Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— На этот раз обошлось.
— Да? Это хорошо.
— Ты заснул в кресле.
— Сколько же я выпил?
— Не вини себя. Нефёдова ещё никто перепить не сумел.
Эти слова Андрея, кажется, успокоили. Он на постели вытянулся, руки за голову закинул и снова глаза закрыл. А я решила, что мне пора вставать, то, что ребёнок голодный, покоя не давало. К тому же, зная, что я в доме, Дениска откажется от любой предложенной еды, кроме блинчиков и какао.
— Лиля.
Я обернулась, не успев закрыть за собой дверь ванной комнаты.
— Ты красивая.
Данилов по-прежнему лежал с закрытыми глазами, на меня не смотрел, и, кажется, собирался задремать, но его слова всё равно заставили меня улыбнуться, вполне искренне.
Через три дня Андрей уехал в Москву. Сказать, что я была расстроена этим, значит, ничего не сказать. Я была опечалена, растревожена, мне хотелось найти любой предлог, чтобы его задержать рядом с собой. Но делать я этого не стала, сочла, что это неправильно и меня точно не украсит. Я отпустила Данилова. Провела с ним три последних дня, практически ни на что не отвлекаясь, даже на работу. Не общалась с родственниками (если честно, после празднования дня рождения никакого желания не было), даже не вспоминала о Горине, всё своё внимание сосредоточив на любимом мужчине, который собирался уезжать. Как оказалось, это гораздо сложнее — отпускать. Тем более, отпускать со спокойной душой. Спокойствием и не пахло. Я нервничала, расстраивалась, но заставляла себя улыбаться.
— Я приеду совсем скоро, — обещал Андрей. Я кивала, говорила себе, что сомневаться в его словах не могу, но в то же время настраивала себя на испытания.
Но надо сказать, что он не пропал, звонил мне каждый день, и мы вели долгие телефонные беседы. Как в юности. Я расспрашивал его о московских делах, стараясь не осаждать его вопросами о дате приезда, хотя душа была не на месте. Мне всё время казалось, что в столице Андрею куда интереснее, чем в нашем маленьком городке. И это, конечно, было правдой. Там его жизнь, дела и работа, друзья и семья. Ведь должна быть у него семья, хоть какая-то. Правда, он со мной об этом не говорит.
Когда он уехал, у меня появилось время подумать о наших отношениях. Именно о том, что Данилов не особо разговорчив и открыт, но в то же время, я говорила себе, что это не повод для настороженности и подозрений. Мужчины, вообще, не слишком любят откровенничать. Многие почему-то стесняются говорить о своих заботливых мамах и младших сестричках, в которых они души не чают. Может, и Андрей из таких? К тому же, мы не так давно знакомы, чтобы требовать от него деталей и каких-либо клятв. У нас просто роман.
Без всяких «просто». У нас роман. Самый настоящий, бурный и растревоживший мою душу.
И я по нему скучаю.
— Скучаешь? — он спрашивал об этом с ноткой самодовольства.
— Зачем ты спрашиваешь? Чтобы мне еще хуже стало?
— Я скоро приеду, сладкая. Потерпи.
— Я терплю, — говорила я ему, а про себя добавляла, что не только терплю, но и пытаюсь привыкнуть. Ждать его.
— Я, конечно, не удивлена, — говорила мне сестра. — Такого красавца можно подождать. Вопрос в том, чего ты в итоге дождешься? — И смотрела на меня, как на круглую дуру, которая не в состоянии понять сложность ситуации.
Обсужать это я еще была не готова, поэтому зачастую отмалчивалась, хотя Лиза, надо признать, становилась все настойчивее и настойчивее. Я знала, чего она добивается и к чему ведет, но своей разумностью и покладистостью радовать ее не спешила. Я была зла на Горина и совершенно не собиралась этого скрывать. О чем сестре и сказала.
Лизка только ухмыльнулась.
— Он ревнует, а ты еще и жалуешься.
— Пусть он жену свою ревнует, — подсказала я, пылая от раздражения.
Лиза подалась вперед, ближе ко мне, и проникновенно проговорила:
— Лиля, будь умнее.
— Это в каком же смысле?
— Сама понимаешь. — Лиза выглядела недовольной, мое упрямое отрицание ее раздражало. — Все равно твой заезжий принц здесь не останется. Сколько может длиться роман на расстоянии? И к кому ты тогда пойдешь?
— К кому?
— Я тебя сейчас тресну, честное слово! Все равно же к Горину придешь раны зализывать.
— Не приду. Он мне надоел.
Лиза в мое лицо уставилась, взгляд был обеспоенный и осуждающий одновременно.
— Прекрати.
— А что? Сколько это уже длится?
— Он мэр, Лиля.
— Плевать.
В общем, наши разговоры в последнее время, все как один заканчивались если не ссорой, то глобальным недопонимаем. Я могла думать только об Андрее, а Лиза об отвергнутом мною Алексее Дмитриче. Беспокоило ее это сильно. И ко мне она присматривалась с неудовольствием. А уж если попадала наш телефонный разговор с Даниловым, ее откровенно перекашивало.
— Неужели он так в постели хорош, что ты обо всем на свете позабыла?
Я лишь плечами пожимала, и предпочитала не отвечать на провокационные вопросы.
С Алексеем Дмитричем встретилась в Горадминистрации, привезла пирожные на встречу с многодетными семьями, наблюдала за тем, как накрывают столы для чаепития, очень надеялась, что смогу улизнуть до того, как господин мэр появится поблизости, но не повезло. Горин появился в зале и сразу на меня уставился. С минуту оставался в стороне, раздумывая, стоит ли со мной заговаривать, но, видимо, благоразумие проиграло.
— Поговоришь со мной?
— Не думаю, что это хорошая идея, — призналась я честно.
Он по сторонам огляделся, опасаясь быть подслушанным. Потом даже отвернулся от меня, стоял, сунув руки в карманы брюк, наблюдал за суетившимися официантами. Игра в конспирацию меня забавляла, и я на Лешку косилась, следя за выражением на его лице.
— Я тогда наговорил тебе лишнего. Прости. Я был пьян.
— Ты не был пьян, — возразила я. — Ты был зол.
— И это тоже. Но удивляться здесь нечему.
— Правда?
Он голову опустил, видно было, что томится, потом все же взял меня за локоть и отвел в сторону, подальше от чужих глаз. Я сама не заметила, как оказалась зажатой в угол, а Горин упер в меня требовательный взгляд.
— Скажи мне правду.
— Я уже сказала тебе правду, Леша, — негромко и нравоучительно проговорила я. — Давай не будем все усложнять.
— Ты специально все портишь, — обвинил он меня. — Ты просто искала повод.
— Может быть. Но Андрей к этому никакого отношения не имеет.
— Конечно!
Я плечами пожала, показывая, что мне абсолютно безразлично — верит от мне или нет.