Нас донесло течением до большой излучины, и тут набежалиоблака и ночь сделалась душная. Река здесь была очень широкая, и по обоим ееберегам стеной стоял густой лес; не видно было ни одной прогалины, ни одногоогонька. Мы разговаривали насчет Каира: узнаем мы его или нет, когда до негодоплывем. Я сказал, что, верно, не узнаем; говорят, там всего около десяткадомов, а если огни погашены, то как узнать, что проезжаешь мимо города? Джимсказал, что там сливаются вместе две большие реки, вот поэтому и будет видно. Ая сказал, что нам может показаться, будто мы проезжаем мимо острова и опятьпопадаем в ту же самую реку. Это встревожило Джима и меня тоже. Спрашивается,что же нам делать? По-моему, надо было причалить к берегу, как только покажетсяогонек, и сказать там, что мой отец остался на шаланде, по реке он плыветпервый раз и послал меня узнать, далеко ли до Каира. Джим нашел, что этонеплохая мысль, так что мы выкурили по трубочке и стали ждать.

Делать было нечего, только глядеть в оба, когда покажетсягород, и не прозевать его. Джим сказал, что уж он-то наверно не прозевает: ведькак только он увидит Каир, так в ту же минуту станет свободным человеком; аесли прозевает, то опять очутится в рабовладельческих штатах, а там прощай,свобода! Чуть ли не каждую минуту он вскакивал и кричал:

– Вот он, Каир!

По это был все не Каир. То это оказывались блуждающие огни;и, то светляки, и он опять усаживался сторожить Каир. Джим говорил, что егобросает то в жар, то в холод оттого, что он так скоро будет на свободе. И менятоже, скажу я вам, бросало то в жар, то в холод; я только теперь сообразил, чтоон и в самом деле скоро будет свободен, а кто в этом виноват? Я, конечно.Совесть у меня была нечиста, и я никак не мог успокоиться. Я так замучился, чтоне находил себе покоя, не мог даже усидеть на месте. До сих пор я не понимал,что я такое делаю. А теперь вот понял и не мог ни на минуту забыть – меня жгло,как от нем. Я старался себе внушить, что не виноват; ведь не я увел Джима отего законной хозяйки. Только это не помогало, совесть все твердила и твердиламне: «Ведь ты знал, что он беглый, мог бы добраться в лодке до берега и сказатькому-нибудь». Это было правильно, и отвертеться я никак по мог. Вот в чем былазагвоздка! Совесть шептала мне: «Что тебе сделала бедная мисс Уотсон? Ведь тывидел, кат; удирает ее негр, и никому по сказал ни слова. Что тебе сделалабедная старуха, за что ты ее так обидел? Она тебя учила грамоте, учила, какнадо себя вести, была к тебе добра, как умела. Ничего и плохого она тебе не сделала».

Мне стало так не по себе и так стыдно, что хоть помереть. Ябегал взад и вперед по плоту и ругал себя, и Джим тоже бегал взад и вперед поплоту мимо меня. Нам не сиделось на месте. Каждый раз, как он подскакивал икричал: «Вот он, Каир!» – меня прошибало насквозь точно пулей, и я думал, что,если это и в самом деле окажется Каир, я тут же умру со стыда.

Джим громко разговаривал все время, пока я думал про себя.Он говорил, что в свободных штатах он первым долгом начнет копить деньги и низа что не истратит зря ни единого цента; а когда накопит сколько нужно, товыкупит свою жену с фермы в тех местах, где жила мисс Уотсон, а потом онивдвоем с ней будут работать и выкупят обоих детей; а если хозяин не захочет ихпродать, то он подговорит какою-нибудь аболициониста, что бы тот их выкрал.

От таких разговоров у меня по спине мурашки бегали. Преждеон никогда но посмел бы так разговаривать. Вы посмотрите только, как онпеременился от одной мысли, что скоро будет свободен! Недаром говорит стараяпословица: «Дай негру палец – он заберет всю руку». Вот что, думаю, выходит,если действовать сгоряча, без соображения. Этот самый негр, которому я всеравно что помогал бежать, вдруг набрался храбрости и заявляет, что он украдетсвоих детей, а я даже не знаю их хозяина и никакого худа от него не видал.

Мне было обидно слышать это от Джима – такая с его сторонынизость. Совесть начала меня мучить пуще прежнего, пока наконец я не сказал ей:«Да оставь ты меня в покое! Ведь еще не поздно: я могу поехать на берег, кактолько покажется огонек, и заявить». Я сразу успокоился и повеселел, и на душестало куда легче. Все мои огорчения словно рукой сняло. Я стал глядеть, непокажется ли где огонек, и даже что-то напевал про себя. Наконец замигалогонек, и Джим крикнул:

– Мы спасены, Гек, спасены! Скачи и пляши от радости! Этодобрый старый Каир, я уж знаю!

Я сказал:

– Я поеду в челноке, погляжу сначала. Знаешь, Джим, это,может, еще и не Каир.

Он вскочил, приготовил челнок, положил на дно свою старуюкуртку, чтобы было мягче сидеть, подал мне весло, а когда я отчаливал, крикнулвслед:

– Скоро я прямо пойду плясать от радости, буду кричать, чтоэто все из-за Гека! Я теперь свободный челочек, а где ж мне было освободиться,если бы не он? Это все Гек сделал! Джим никогда тебя не забудет, Гек! Такогодруга у Джима никогда не было, а теперь ты и вовсе единственный друг у старикаДжима.

Я греб, старался изо всех сил, спешил донести на него. Нокак только он это сказал, у меня и руки опустились. Теперь я греб еле-еле и самне знал, рад я, что поехал, или не рад. Когда я отъехал шагов на пятьдесят,Джим крикнул:

– Вон он едет верный старый Гек! Единственный белыйджентльмен, который по обманул старика Джима!

Ну, мне просто нехорошо стало. Однако, думаю, надо же этосделать. Нельзя отвиливать. А тут как раз плывет ялик, и в нем два человека сружьями; они останавливаются, и я тоже. Один из них и спрашивает:

– Что это там такое?

– Плот, – говорю я.

– А ты тоже с этого плота?

– Да, сэр.

– Мужчины на нем есть?

– Всего один, сэр.

– Видишь ли, нынче ночью сбежало пятеро негров, вон оттуда,чуть повыше излучины. У тебя кто там: белый или черный?

Я не сразу ответил. Хотел было, только слова никак не шли сязыка. С минуту я силился собраться с духом и все им рассказать, толькохрабрости не хватило – струсил хуже зайца. Но вижу, что ничего у меня невыйдет, махнул на все рукой и говорю:

– Белый.

– Ну, мы сами поедем посмотрим.

– Да, уж пожалуйста, – говорю я, – ведь там мой папаша.Помогите мне – возьмите плот на буксир до того места, где фонарь горит наберегу. Он болен, и мама тоже, и Мэри Энн.

– Ах ты черт возьми! Нам некогда, мальчик…. Ну, да я думаю,помочь надо. Цепляйся своим веслом – поедем.

Я прицепился, и они налегли на весла. После того как онисделали два-три взмаха веслами, я сказал: