Мы долго молчали. Да и говорить-то было нечего. Оба мыотлично знали, что это змеиная кожа действует, да и какой толк может быть отразговоров? Опять, пожалуй, накличешь беду, как будто нам этого мало, а там онои пойдет одно за другим, пока не научимся держать язык за зубами. Потом мыобсудили, что нам делать, и решили, что ничего другого не остается, как плытьвниз по течению на плоту, пока не подвернется случай купить челнок и ехать нанем обратно. Отец взял бы челнок взаймы, если б поблизости ничего не случилось,по мы этого делать по собираюсь, чтобы за нами не было погони.

Когда стемнело, мы пустились в путь на плоту. Всякий, ктоеще не верит, как опасно брать в руки змеиную кожу, даже после всего, что снами случилось, обязательно поверит, когда почитает дальше, что она с наминатворила.

Челноки обыкновенно покупают с плотов, стоящих на причале уберега. Но пока что мы таких плотов не видели и ехали себе да ехали, – должнобыть, больше трех часов подряд. И ночь сделалась какая-то серая, очень густая,а это тоже гадость, не лучше тумана: не разберешь, какие берега у реки, и вдальтоже ничего не видно. Было уж очень поздно и совсем тихо; вдруг слышим – вверхпо реке идет пароход. Мы зажгли фонарь, думали, что с парохода нас заметят.Обыкновенно низовые пароходы проходили далеко от нас; они огибают отмели и,чтобы не бороться с течением, ищут тихой воды под высоким берегом, но в такиеночи они идут прямо по фарватеру против течения.

Мы слышали, как пыхтит пароход, но не видели его, пока он неподошел совсем близко. Он шел прямо на нас. Пароходы часто так делают, чтобыпосмотреть, насколько близко можно пройти от плота, не задев его; иногда колесооткусывает конец весла, а потом лоцман высовывается и хохочет, хвастается: вотон какой ловкач! Мы так и думали, что пароход постарается пройти поближе, незадев плота, по он шел прямехонько на нас. Он был большой и несся быстро,словно черная туча, усеянная рядами светлячков по бокам; и вдруг он навалилсяна нас, большой и страшный, и длинный ряд открытых топок засверкал, какраскаленные докрасна зубы, а огромный нос и кожухи нависли прямо над пами.Оттуда заорали на нас, зазвонили в колокол, чтобы остановить машину, подняласьругань, зашипел пар – и не успел Джим прыгнуть в воду с одной стороны, а я сдругой, как пароход с треском прошел прямо по плоту.

Я нырнул – и нырнул как можно глубже, так, чтобы достать додна, потому что надо мной должно было пройти тридцатифутовое колесо, и ястарался оставить ему побольше места. Обыкновенно я мог просидеть под водойминуту, а тут, должно быть, пробыл минуты полторы. Потом скорей вынырнулнаверх, и то чуть не задохся. Я выскочил из воды до подмышек, отфыркиваясь ивыплевывая воду. Течение здесь, конечно, было ужасно сильное, и, конечно,пароход тронулся секунд через десять после того, как остановился, потому что наплотовщиков они обычно не обращают внимания: теперь он пыхтел где-то выше пореке, и в темноте мне его не было видно, хоть я и слышал пыхтенье.

Я раз двадцать окликал Джима, по не мог добиться ответа;тогда я ухватился за первую доску, какая попалась под руку, и поплыл к берегу,толкая эту доску перед собой. Но скоро я разобрал, что течение здесьповертывает к левому берегу, а это значило, что я попал на перекат; и потому ясвернул влево.

Это был один из тех перекатов, которые идут наискосок итянутся на целых две мили, так что я переправлялся очень долго. Я благополучнодоплыл до берега и вылез. Впереди почти ничего нельзя было разглядеть, но япошел напрямик, без дороги, и, пройдя около четверти мили, наткнулся впотьмахна большой старинный бревенчатый дом. Я хотел было потихоньку пройти мимо исвернуть в сторону, но тут на меня выскочили собаки, завыли и залаяли; и у меняхватило догадки не двигаться с места.

Прошло около минуты, и кто-то крикнул из окна, не высовываяголовы:

– Тише, вы!.. Кто там?

Я сказал:

– Это я.

– Кто это «я»?

– Джордж Джексон, сэр.

– Что вам нужно?

– Мне ничего не нужно, сэр, я только хочу пройти мимо, асобаки меня не пускают.

– Так чего ради ты шатаешься тут по ночам, а?

– Я не шатался, сэр, а я упал за борт с парохода.

– Ах, вот как, упал? Ну-ка, высеките огонь кто-нибудь. Как,ты сказал, тебя зовут? Повтори.

– Джордж Джексон, сэр. Я еще мальчик.

– Послушай, если ты говоришь правду, то тебе нечего бояться:никто тебя не тронет. Только не шевелись, стой смирно, где стоишь… РазбудитеБоба и Тома кто-нибудь и принесите ружья… Джордж Джексон, есть еще кто-нибудь стобой?

– Никого нет, сэр.

Я услышал, как в доме забегали люди, и увидел свет. Тот жечеловек крикнул:

– Убери свечу, Бетси, старая ты дура, в уме ли ты? Поставьее на пол за дверью… Боб, если вы с Томом готовы, займите свои места.

– Мы готовы.

– Ну, Джордж Джексон, знаешь ты Шепердсонов?

– Нет, сэр, никогда про них не слыхал.

– Что ж, может, это и правда, а может, и нет. Ну, всеготово. Входи, Джордж Джексон. Да смотри не торопись – иди медленно. Если стобой кто-нибудь есть, пусть останется позади; если он покажется, егозастрелят. Подходи теперь. Подходи медленно, отвори дверь сам – ровнонастолько, чтобы пролезть, слышишь?

Я не спешил, да и не мог бы спешить при всем желании. Яосторожно подходил к двери, в полной тишине; только слышно было, как бьется моесердце, – так мне казалось. Собаки молчали, так же как и люди, но шли за мнойпо пятам. Дойдя до крыльца с тремя вытесанными из бревен ступеньками, яуслышал, как в доме отпирают дверь и отодвигают засов. Я взялся за ручку итихонько нажал на дверь – еще и еще, пока кто-то не сказал:

– Так, теперь довольно, просунь голову в дверь.

Просунуть я просунул, а сам думаю: сейчас ее отрубят.

Свеча стояла на полу, и все они собрались вокруг и счетверть минуты глядели на меня, а я на них. Трое взрослых мужчин целились вменя из ружей, так что я даже зажмурился, сказать по правде; самый старый, летшестидесяти, уже седой, двое других лет по тридцати или больше, – все троепредставительные, красивые, а еще очень милая седовласая старушка, и позади неедве молодые женщины, которых я плохо разглядел.

Старик сказал:

– Ну, так… я думаю, все в порядке. Входи.