Костя про себя перекрестился: не дай Бог такое случится в самом деле…

Побледневшего упирающегося боевика впихнули в зев «шкуродера» чуть ли не насильно. Отсутствовал Плющ с минуту, но когда появился обратно, с него ручьем лилась вода, а на лице цвела ухмылка тихого олигофрена.

– Ты чего – в озеро упал?

– Не-а… По ту сторону дождь льет, как из ведра…

Влад выглянул наружу, а потом демонстративно пощупал у «первопроходца» мокрый лоб.

– Температуры вроде нет… Откуда там дождь?

– А я знаю? Льет и все… Там еще столб такой торчит, а на нем – башка вот такая! – он развел руки, будто обхватывая большой арбуз. – И клыки – во! А еще дома какие-то и озеро…

– И ты все это за минуту разглядел?

– Какую минуту? Да я там минут двадцать проторчал, к озеру спустился…

Друзья снова переглянулись: про проказы «несцепленного» времени они как-то позабыли рассказать в своей «исповеди». Как, впрочем, и про памятник смилодону, к которому давным-давно привыкли.

Владислав сцапал украшенное поддельным китайским «Роллексом» левое запястье Плюща и долго сверял показания его часов со своими.

– Ничего это не доказывает! Просто долбанул идиот часы о камень, вот и все! Выброси свое барахло и купи что-нибудь приличное!

– Так ведь идут…

– Тогда чего же мы тут стоим? Вперед!..

Владислав вошел в кабинет, где за огромным столом сидел крошечный сморщенный старичок, а вокруг в удобных креслах – пяток самых разнообразных типажей, естественно, не распахивая ногой дверь. Не принято было сюда соваться нахрапом, так как люди здесь собирались очень серьезные и не слишком умного визитера легко могли вынести вперед ногами, причем минуя приемную, дабы не волновать других посетителей. У каждого из здесь присутствующих за плечами были сроки поболее иной жизни, а синие узоры, каждый завиток которых значил больше, чем татуировки полинезийского вождя, щедро украшавшие щуплые и плотные тела, уже не брали никакие ухищрения косметологов… Но и не подобострастной мышкой скользнул сюда Славик Шило, не вертким ужиком, а победителем, Колумбом, вместо решения мелкой и досадной проблемы готовым положить к стопам теневых властителей доброго куска Сибири целый новый мир.

Самохвалов вошел, поприветствовал сидящих и скромно уселся на жесткий стул у двери, когда ему это дозволили. Суровый трибунал молча изучал его.

– Что, Шило, – наконец, проскрипел «председательствующий». – Каяться пришел? Прощения просить? Набедокурил я, дескать, напакостил, так простите меня, грешного, замолю грехи свои тяжкие…

– А я ничего такого не сделал, чтобы каяться, – ответил Влад, спокойно глядя в водянистые глаза старика, первый свой срок схлопотавшего еще до войны и, понятное дело, не за «колоски»[21].

– Ха! – деревянно хохотнул рыхлый лысо-кудрявый «плейбой», из-под распахнутого воротника рубашки которого виднелась толстенная золотая цепь. – Ничего такого! Только десяток черных завалил, и все! Под войну с кавказцами нас всех подписал, и ничего!..

– Да ты знаешь, Шило, что кавказцы твою голову требуют? – вступил в разговор третий – пожилой мужчина в недорогом костюме и толстых очках, напоминающий заслуженного школьного учителя или сельского бухгалтера на пенсии. – И не просто голову, а тебя самого вместе со всем ливером и живого. А чучело из тебя уже потом сделают. Без наркоза. Они на это мастаки.

– Хрен с ним! – вякнул четвертый, длинный худющий тип с щеками, втянутыми так, будто из всех зубов у него имелись только два передних резца, как у кролика. – Пусть хоть чучело делают, хоть с кашей сожрут. Отступного ведь требуют, гады!..

– А мы, Шило, воевать сейчас не можем, – подытожил первый. – Ты знаешь… Но и я тебя хорошо знаю. Мальчик ты неглупый и зря пушкой махать не будешь, как этот твой… Захар?.. Остап?..

– Макар.

– Во-во, Макар! Так что пять минут тебе. Уложишься, объяснишь толково и вразумительно, почему решение наше не исполнил – так и быть, будешь жить, а что с проблемой нашей делать, мы сообща покумекаем… Не уложишься – не обессудь…

– А вообще без слов можно? – смиренно спросил Владислав. – На пальцах, так сказать…

– Ты это чего?.. – угрожающе зашевелился лысеющий Купидончик (а что? погоняло у него такое…). – Распальцовкой решил заняться?..

– Сиди ты… – цыкнул на него «председатель» и повернулся к Самохвалову, растягивая в улыбке бескровные губы. – Ну покажи, покажи на пальцах…

– Пусть вертухаи ваши баул принесут, который на входе отняли.

– Конь, распорядись…

Тощий «кролик», не споря, пожал плечами, достал из кармана мобильник и сделал пару скупых распоряжений.

– Ты бы поберегся, Патрикей, – не унимался Купидончик. – Вдруг у него там волына?

– Не бзжи, Купа… Нет у него там волыны. Он умный мальчик. Правда, ведь, а, Славик?

– Правда.

– Ну вот. А ты, Купа, боялся!

– Не за себя опасаюсь, а за вас, старых остолопов… – буркнул Купидончик и отвернулся, словно невзначай опуская руку в карман своего модельного блейзера.

Двое быков с трудом втащили объемистую сумку и поставили на пол между Шилом и «трибуналом».

– Что у него там – гири, что ли?.. – пропыхтел один, массируя перетянутую узкой ручкой ладонь. – Кило семьдесят…

– Не твое дело, сявка!.. – басом рыкнул Конь, и обоих боевиков как ветром сдуло.

– Ну, показывай…

Владислав пожал плечами, подвинулся вместе со стулом к сумке и расстегнул хитрый замочек, в котором уже явно кто-то пытался копаться. Купидончик быстро глянул на завороженно следящих за манипуляциями стариков и уже не таясь положил на стол руку с большим никелированным пистолетом.

– Прекрати, Купа, – не глядя, буркнул «учитель». – Не смеши людей.

Самохвалов тем временем откинул клапан, вжикнул молнией и извлек из сумки что-то круглое, обернутое мятой газетой. Привстав со стула, он с глухим стуком водрузил сверток на стол перед трибуналом, после чего снова сел на стул и скрестил руки на груди.

– Что это?

Не дождавшись ответа, Конь глянул на Патрикея и, дождавшись едва заметного кивка, придвинул к себе сверток, и развернул.

– Ого!..

За полгода висения на колу череп смилодона пожелтел и потерял блеск. Нижняя челюсть тоже давным-давно куда-то подевалась, не то унесенная свирепым зимним ветром, не то стыренная каким-то бойким зверьком не иначе как в коллекцию. Однако оставшееся выглядело более чем внушительно. Особенно огромные клыки.