– Сосватали ее? – спросил Ясмуд, приложив все силы для того, чтобы голос его прозвучал не просто ровно, а скучно.

– А ты как думаешь? – усмехнулась Василиса.

– Почем я знаю. – Он пожал плечами. – Не моя забота.

– Врешь! Ты все дни только об этом и думаешь. Сохнешь по княгине, признайся?

– Сама не знаешь, что болтаешь. – Ясмуд сплюнул в темноту и принялся укладываться, взбивая сено под головой. – Дура. Не стану больше тебя слушать.

– А ты послушай, – жарко зашептала Василиса, придвигаясь вплотную. – Чтобы знал, на кого заришься. Напрасно изводишь себя. Нет сердца у нее. А мое – вот оно.

Поймав в темноте ладонь Ясмуда, она приложила ее к своей груди. Еще немного, и он сам бы схватил ее другой рукой.

– Уйди, – проворчал он, высвободившись. – Добром прошу. Не доводи, Василиса. Скину ведь.

– Ах, скинешь? – забормотала она, отстраняясь. – Не мила тебе Василиса? Не ровня, да? Так знай же, что твоя Ольга сотворила…

Окаменев, Ясмуд понял, что услышит сейчас что-то ужасное, и не ошибся. По мере того как Василиса передавала ему новости, ему становилось все холоднее и холоднее, хотя ночь не сделалась менее душной.

Только теперь стало ясно, для чего Ольге понадобились новые сваты. Чтобы расправиться с ними, так же, как с предыдущими. Нет, этих не закопали в землю. Сожгли. И тоже живьем. Отправив их мыться, Ольга приказала заложить окна и двери бани, а потом поджечь. Сгорели все.

– И не только люди, – бубнила Василиса, призрачно белея в темноте. – Говорят, из трубы нечистая с воем вылетела. У-у-у! А княгиня твоя смеялась, будто безумная.

– Хватит, – оборвал ее Ясмуд.

– Я что, я ничего, – сказала она, чуть гнусавя, словно большая мурлыкающая кошка. – Велишь молчать, буду молчать. Велишь говорить или, допустим, раздеться…

– Раздевайся.

– Это я быстро, – пообещала Василиса, хихикая.

Кроме рубахи, на ней ничего не было. Жаркая, податливая, она дождалась, пока Ясмуд зарычит, скрипя зубами, а потом торопливо задвигалась под ним. Получая свое.

– Ты как сова ухаешь, – заметил он позже, когда они лежали на сене и, переводя дух, смотрели на звезды сквозь прорехи в кровле.

– Так сладко было-о, – пропела она. – Хорошо мне с тобой, Ясненький мой. Давай теперь всегда спать вместе.

– Нет, – сказал Ясмуд. – Только сегодня. Иди сюда.

И снова они рычали и ухали на сеновале так, что дворовые до света не спали, все томились и ворочались.

Никто не мог исцелить княгиню Ольгу. Походив вокруг тлеющих развалин бани, она почувствовала себя плохо и слегла. Сперва все решили, что она дымом надышалась, но дни шли, а Ольга все не вставала с ложа. Без конца бредила, перестала есть, только воду пила жадно и опять падала на подушку, лицом желтая, исхудавшая, бессильная.

Няньки с боярынями на цыпочках ходили, шепотом переговаривались, все надеялись, что проснется княгиня здоровою. Нет, не приносил сон облегчения. Что-то выкрикивала она в бреду, кому-то грозила, куда-то убегала. А наутро снова лежала пластом, не имея сил встать.

Знахарей и лекарей перебывало в тереме превеликое множество. Кто отвары давал, кто мази, кто заклятиями порчу отгонял – без толку. Через неделю даже жрецы отступились. Призвали отшельника Нила, жившего в пещере на берегу Днепра, так он переступать порог опочивальни отказался, только трясся и молитвы шептал.

– Что ты там увидал? – спросили у него.

– Смерть, – ответил он, тыча дрожащим пальцем. – Смерть там. Волосы матушке расчесывает. Кто помешает, того тоже приберет.

После этого осталось только ждать конца. Так и сделали. Стало в княжеских покоях тихо и торжественно, как в склепе. Но неожиданно за дверью раздался слабый голос Ольги.

– Позовите, – причитала она, – позовите…

Все решили, что она хочет повидать перед смертью сына, но ошиблись. Ольга требовала привести к ней Ясмуда.

Сутки минули, прежде чем он появился, покрытый потом и пылью, с безумным взором. Взял ее за тощую руку, и она сразу уснула. Через несколько часов открыла глаза, слабо улыбнулась сидящему рядом Ясмуду и попросила моченое яблочко. Заодно и свежий бублик сжевала. И с этой минуты быстро пошла на поправку.

– Слава богу, – сказал Ясмуд, когда стало ясно, что хворь отступила окончательно.

– Не бог меня с того света вытащил, – возразила Ольга. – Ты. Сколько же ты меня за руку держал? День? Ночь?

– Не помню.

Он отвел взгляд. Она окликнула:

– Ясмуд!

– А? – спросил он, не поворачивая головы.

Они сидели в саду на подвесных качелях, слегка отталкиваясь от утоптанной земли ногами. Свиристели невидимые птицы. Гридни стояли вдалеке, повернувшись спинами, как им было приказано.

– Ты меня все еще любишь? – спросила она.

Он молча кивнул.

– После всего, что я сделала? – не унималась Ольга.

Ясмуд опять кивнул.

– А как же твой Христос? Он ведь теперь на меня гневается, небось?

– Он ни на кого не гневается, княгиня. Всем грехи прощает. Для него все равны.

– Тогда почему ты меня винишь, Ясмуд? – спросила Ольга. – Христос прощает, а ты нет?

– Я всего лишь человек, – ответил он.

– Пока тебя не было, в Киев грецкие странники приходили, – сказала она. – Я их про истинную веру расспрашивала.

В ее голосе послышались торжествующие нотки.

– И что они тебе сказали? – спросил Ясмуд.

– Много всякого разного. Бог един, тут вы сходитесь. Но он не только любит, а еще и карает.

– Наверное, – неохотно согласился он.

Ольга оттолкнулась ногами сильнее, усилив раскачивание.

– Око за око, – сказала она. – Вот заповедь божья.

– Это старый завет, – возразил Ясмуд. – Христос людям новый принес. В писаниях так и говорится. Сейчас, дай припомнить… – Он немного покачался молча, а потом заговорил, как по писаному. – Все слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам иное. Говорю: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим и… и молитесь за обижающих вас.

– Но зачем? Почему?

– Ибо если мы будем любить любящих нас, то какая нам награда? Так каждый может. Дитя мать любит, мать – дитя. Природой заложено.

– А ты кого любишь? – спросила Ольга.

– Знаешь ведь, – буркнул Ясмуд. – Зачем мучаешь?

– Жестокая я. Злая. Разве не понял еще?

– Врешь, княгиня. Добрая ты.