подарок. Надеюсь, вы ее в серийное производство не пустите? Ну, в смысле, на распродаже в Селфридже эта штука ведь не появится, правда?

– Так и быть, пощажу вас. Я подумывала сделать копию для вашей матушки.

– Она будет в восторге. Несказанно вам признателен. В кои-то веки с нетерпением предвкушаю Рождество! Гренки поджарить?

– Еще бы!

Уимзи довольно уселся на корточки перед газовой плитой, а скульпторша снова взялась за работу. Чай и статуэтка были готовы почти одновременно, и мисс Фелпс, сбросив халат, блаженно плюхнулась в видавшее виды кресло у очага.

– Ну и что я могу для вас сделать?

– Вы можете рассказать мне все, что знаете про мисс Анну Дорланд.

– Анну Дорланд? Небеса милосердные! Только не говорите, что пали жертвою неодолимой страсти! Я слыхала, она вот-вот унаследует изрядное состояние.

– Что за гадкие мысли, мисс Фелпс! Скушайте еще гренку. Простите, что облизываю пальцы. Нет, к даме я абсолютно равнодушен. В противном случае обошелся бы без посторонней помощи. Я ее, собственно, в глаза не видел. Какова она?

– С виду?

– В том числе.

– Честно говоря, не красавица. Темные прямые волосы, коротко подстриженная челка – на манер фламандского пажа. Широкий лоб, квадратное лицо, прямой нос – кстати, ничего себе. И глаза тоже хороши: серые, под великолепными густыми бровями, впрочем, сейчас это не в моде. Но кожа у нее скверная, и зубы чрезмерно выдаются вперед. И вся она такая унылая, ходит как в воду опущенная.

– Она ведь художница, не так ли?

– М-м-м… скажем, так: она пишет.

– Понятно. Дилетантка со средствами, счастливая обладательница студии.

– Именно. Я вам скажу, что покойная леди Дормер обошлась с ней более чем великодушно. Анна Дорланд, чтоб вы знали, приходится Фентиманам дальней родственницей по женской линии – какая-то там седьмая вода на киселе. Бедная сиротка прозябала в страшной нищете, но тут о ней прослышала леди Дормер. Старушка всегда любила, чтобы дом оживляли молодые голоса, так что она взяла девушку на свое попечение и, что удивительно, даже не пыталась завладеть ею безраздельно. Анне отвели просторную комнату под студию, ей разрешалось приводить домой друзей и самой бывать где вздумается: в разумных пределах, конечно.

– В молодости леди Дормер сама немало натерпелась от самоуправства родных, – пояснил Уимзи.

– Знаю, но в старости люди об этом как-то забывают. Уж у леди Дормер-то времени было явно достаточно. Исключительная натура, что и говорить. Заметьте, я с ней почти не общалась, и об Анне Дорланд, по сути дела, знаю очень немного. В гостях бывала, не отрицаю. Анна устраивала вечеринки – довольно неумело, по чести говоря. И время от времени заглядывала к нам в студии. Но вообще-то она не нашего поля ягода.

– Что, для истинного духовного родства необходимы нищета и тяжкий труд?

– Ничего подобного. Вот вы, например, в наш круг отлично вписываетесь – в тех редких случаях, когда нам выпадает такое удовольствие. И неумение рисовать тут тоже абсолютно ни при чем. Гляньте на Бобби Хобарта и его омерзительную мазню: а ведь сам он просто лапушка, и все от него без ума. Сдается мне, Анна Дорланд страдает от какого-то комплекса. Комплексы многое объясняют, прямо как благословенное словечко «гиппопотам».

Уимзи щедро зачерпнул меда и дал понять, что он – весь внимание.

– На самом деле, как мне кажется, – продолжала мисс Фелпс, – Анне надо бы пристроиться где-нибудь в Сити. Ума ей не занимать. Любая контора в ее руках заработает как часы. Но вот творить ей не дано. Кроме того, в нашем тесном богемном кружке – сплошные романы да интрижки. А вечно жить в атмосфере безумной страсти невозможно: ужасно на нервы действует, ежели самой похвастаться нечем.

– А мисс Дорланд почитает себя выше безумной страсти?

– Да нет, собственно. Полагаю, она бы не прочь – да только все не складывается. А с какой стати вам пришло в голову проанализировать Анну Дорланд?

– Как-нибудь потом расскажу. Поверьте, что не из пошлого любопытства.

– Нет, конечно, обычно вы – сама деликатность, думаете, почему я вам все это рассказываю? Сдается мне, Анна одержима навязчивой идеей: уверена, что никому-то она никогда не приглянется. Так что бедняжка либо впадает в занудную сентиментальность, либо, задрав нос, грубит направо и налево, а в нашей компании сентиментальность не жалуют, да и высокомерные отповеди не в чести. Жалостное зрелище эта ваша Анна, честное слово! Собственно говоря, к искусству она вроде бы слегка поостыла. В последний раз, что я о ней слышала, Анна якобы рассказывала кому-то, что, дескать, занялась благотворительностью, а не то за больными ходит – в общем, что-то в этом духе. На мой взгляд, разумное решение. С тамошней публикой она, пожалуй, сойдется куда лучше. Народ там солидный да серьезный.

– Ясно. Послушайте, предположим, что мне захотелось бы «случайно» столкнуться с Анной Дорланд – где ее вероятнее всего найти?

– Да девица вас и впрямь покоя лишила! На вашем месте я бы заглянула к Рашвортам. Они все больше науками увлекаются да бедняков пытаются осчастливить, и все такое. Разумеется, сейчас Анна наверняка в трауре, но не думаю, чтобы это помешало ей бывать у Рашвортов. Их собрания особой фривольностью не славятся.

– Огромное вам спасибо. Вы – просто кладезь бесценной информации. И, для женщины, задаете на диво мало вопросов.

– Благодарю на добром слове, лорд Питер.

– Ну что ж, с делами покончено, теперь мое внимание безраздельно принадлежит вам. Какие новости? Кто в кого влюблен?

– Ох, жизнь – скука смертная! Ко мне все охладели, а Шлитцеры в очередной раз поскандалили – да так, что разошлись.

– Не может быть!

– Еще как может! Только в силу финансовых соображений студия у них по-прежнему общая: помните, то огромное помещение над конюшнями? Страх как неудобно, должно быть, есть, и спать, и работать в одной комнате с человеком, с которым ты разошелся. А ведь они даже не разговаривают друг с другом, зайдешь в гости к одному из них, а второй притворяется, что не видит тебя и не слышит. Ужасно неловко себя чувствуешь!

– Просто не представляю, как они выдерживают.

– С трудом. Я бы поселила Ольгу у себя, да только характер у нее не сахар. Кроме того, ни один не желает уступить студию другому.

– Ясно. А третьи лица в деле не замешаны?

– О да – Ульрик Фиэнниз, скульптор, да вы его знаете. Но приютить Ольгу он не может – из-за жены: он, видите ли, живет на женины средства, потому что его статуи дохода не приносят. Кроме того, сейчас он трудится над этой