– Но англичане помогают нам оружием, они высадили на нашей земле свои войска! – протестовал адвокат, хотя и без особого убеждения, ибо не испытывал нежных чувств к обитателям туманного Альбиона.

– Я видел их близко, – уверенно заявил Луис, – и могу сказать только одно: я никогда не встречал столь алчных и высокомерных людей. Ты даже не представляешь, с каким презрением они относятся ко всем, кто не британцы! Знаешь, как они называют нас? «Грязные испашки»! И что, я должен сражаться в одном строю с ними? Нет уж, упаси Бог!

– Ну ладно, – махнул рукой адвокат, – тут я, пожалуй, согласен с тобой, мне тоже в жизни пришлось столкнуться с этими «джентльменами»… Но наша религия, ведь французы ее хотят растоптать!

– Дядя, я думаю, вы сами понимаете, какую говорите глупость! – чуть улыбнулся офицер. – Разве вы не видели, как Сюше во главе всего своего штаба присутствовал на торжественных молебнах в Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар! Разве вы не видели, как чинно ходят на мессу целые французские полки в парадных мундирах! Да, не все они верующие, согласен. Но нам-то чем они мешают? А ты не помнишь, дядя, что такое была наша инквизиция? Или ты уже забыл, как сжигали еретиков… Да, я знаю, ты мне скажешь, что последнее аутодафе с сожжением человека произошло в Севилье в 1783 году, но разве трибунал священной инквизиции не действовал даже здесь, в Сарагосе, еще недавно? Разве замок Альхаферия, который до сих пор называют «Замком инквизиции», не наводил ужас на весь город? А что там делали? Рассматривали дела лиц, вся вина которых состояла только в том, что они верили в Бога иначе, чем предписали сами инквизиторы!

Дон Антонио опустил голову, видимо вспоминая какой-то эпизод из своей жизни:

– Я не буду с тобой спорить в этом вопросе, меня самого в молодости чуть не подвергли суду инквизиции по какому-то идиотскому доносу. К счастью, все обошлось, но я до сих пор с содроганием вспоминаю страх, которого тогда натерпелся. – С этими словами дон Антонио опустил глаза и на миг замолчал, а потом, вдруг вспомнив об угощении, сказал уже совсем без гнева: – Но что-то мы с тобой, мой мальчик, совсем забыли о хороших и достойных вещах, которые стоят внимания и патриотов и афрансезадос[24]!

Круглолицый добряк называл иногда Луиса Коронадо «мой мальчик», что немного смешило закаленного в боях воина. Но дон Антонио считал, что, так как разница в возрасте между ними была почти в четверть века, он может позволить себе подобное обращение.

В этот момент как раз подоспел Пабло со своим коронным блюдом – зайцем «сальмоньехо», которого обожали все, кого адвокат приглашал к себе в гости. Разговор, несмотря на всю остроту, как-то плавно ушел от политики к кухне, вину и домашним происшествиям. Конечно, не могли не говорить и о настоящем событии – свадьбе внучатого племянника дона Антонио, о том, где и как собраться по этому важному случаю, какой подарок вручить и, конечно, что за невесту выбрал себе молодой человек…

Но едва оба собеседника отложили в сторону столовые приборы и взялись за принесенные Пабло чашки с ароматным кофе, едва извлекли из огромной деревянной коробки по сигаре, настоящей гаване, из тех, что дон Антонио берег для самых дорогих гостей, как разговор снова вернулся к главной теме.

Но, прежде дон Антонио, знаток и ценитель хорошего табака, аккуратно обрезал кончик сигары, взял ее в рот и, раскурив от принесенного Пабло огня, с наслаждением пустил клуб густого дыма, который курильщики считают ароматным, а некурильщики – вонючим… Почувствовав себя комфортно и уверенно, он вновь изготовился к атаке и, с минуту подумав, внезапно воскликнул:

– Ну а как себя ведут французские солдаты! Они же грабят, бесчинствуют, насилуют!..

– А наши, то есть ваши и Фердинанда, что, не грабят и не бесчинствуют?! – столь же пылко ответил Луис, пуская дым из своей сигары. – Дядя, ты, наверное, хорошо знаешь школяров, а я прослужил в армии почти двадцать лет, ибо поступил в полк кадетом, когда мне было только семнадцать. Уверяю тебя, когда испанского солдата не кормят, он ведет себя еще хуже, чем французский, причем не разбирая, на чьей территории идет война, на своей или на чужой… Но все-таки солдаты – это цветочки. Вот герилья – это уже ягодки! Знаешь их любимый лозунг «Viva Fernando y vamos robando!»[25]? Мне недавно рассказали, как бесчинствует отряд герильясов под командой отца Теобальдо… Есть такой негодяй. Его люди вошли в деревню, но, мало что грабили и ломали, они изнасиловали всех женщин и девушек. Тех, у кого было хоть что-то за душой, мучили не хуже, чем инквизиторы, только чтобы они показали, где спрятаны деньги и ценности. Всех этих людей они запытали насмерть, а саму деревню спалили ради развлечения! Ну что, как тебе нравятся подобные «патриоты»?! Вот поэтому я и вступил в отряд, который решил сформировать генерал Сюше. Чтобы приканчивать таких негодяев, как отец Теобальдо, и чтобы война скорее кончилась!

Дон Антонио уже почти не возражал. Подавленный пылкими речами своего собеседника, он только поинтересовался, что это за отряд, и кем там числится Луис.

– Решено сформировать две роты жандармерии и четыре роты пехоты под названием «Арагонские стрелки». Когда мне предложили командование первой ротой стрелков, я согласился. Во-первых, по всем причинам, которые сейчас изложил, во-вторых, потому, что я не могу больше сидеть на вашей шее, даже живя в маленькой съемной комнате… Впрочем, этой второй причины было бы, наверное, достаточно и без особой идеологии, – улыбнулся Луис и добавил: – Нам платят жалованье как французским офицерам, и следовательно, я буду получать в месяц больше двухсот франков, а это триста тридцать реалов серебром! На эти деньги можно жить, да и тебе, дядя, отдам, что задолжал.

– Ну, для начала, ты мне ничего не должен! – воскликнул дон Антонио. – Ты хорошо знаешь, Луис, что ты мне как сын. Только вот твоя служба у французов… Мне тяжело это перенести. Все твои доводы, конечно, интересны, а некоторые, признаюсь, справедливы. И все же…

Дон Антонио затянулся, пустил огромный клуб дыма, отхлебнул уже остывшего кофе, подумал несколько секунд, а потом спросил:

– Интересно, а как идет вербовка в твои «Арагонские стрелки»? Идут к вам люди? А если идут, то кто?

– Врать не буду, народу мало, – начал Луис с досадой. – В мою роту положено набрать сто человек, но пока у нас только половина. – Но, сказав это, он добавил уже другим тоном: – Но я вот что хочу сказать. Люди к нам плохо идут не из-за того, что не разделяют наши взгляды, а совсем по другой причине. Ты ведь знаешь, дядя, армия у французов не наемная, а призывная, поэтому солдату платят символические деньги – всего десять франков в месяц. Ясно, что на такие шиши не очень-то загуляешь. Но ведь во Франции, хочешь ты или нет, тебя все равно заарканят на службу, а здесь… Нам положили французское жалованье солдат по призыву, а армия у нас должна быть добровольная! Так что в нашу часть идут неохотно. И вот еще что. Не делай из этого выводов насчет отношения нашего народа к новой власти. Ты не выходил на улицу неделю назад, двадцать пятого марта, когда весь город гулял по поводу бракосочетания Наполеона? Ты знаешь, я уже опытный солдат и командир, я вижу, когда люди делают что-то из-под палки, а когда они искренни. Так вот, я утверждаю: двадцать пятого марта люди веселились от души, напропалую! А к нам не идут потому, что не знают, как дело повернется. А вдруг снова придет Фердинанд? Тут уж никто не сомневается, потащат тогда, как раньше в инквизицию, да и ее саму, родимую, тотчас восстановят… Вот и боятся. Другое дело пить вино, гулять и кричать «Да здравствует Император!», в случае чего можно потом сказать: «Я? Да вы что! Ничего подобного! Все это наговоры… Да, пил вино, потому что заставляли… Кричал? Кричал, только вовсе и не про какого-то Императора, а „Да здравствует Фердинанд!“. Если кому-то, что-то послышалось, пусть лучше прочистит уши!» А у нас в отряд нужно записаться. Все очень официально, куча документов останется, в случае чего не открутишься потом. Вот и боятся, и ждут…