которого я делаю шаг назад. Иногда я забываю, каким он может быть пугающим. Метр восемьдесят ростом, мускулистый. Спрятав светлые волосы под капюшоном, он почти кажется опасным. Но я его не боюсь. И никогда не боялась. Пусть он больше и сильнее меня, я могу поставить его на колени одним резким словом, в этом я не сомневаюсь.

– Что в «катись к черту и не возвращайся» оказалось тебе не понятным?

– Что за история с тобой и теми девчонками в школе? – спрашивает он, проигнорировав мои слова.

Хмурюсь.

– Чего? Откуда ты знаешь?

– Слоан.

Окей, вау. Оказывается, даже моя собственная сестра не умеет держать рот на замке. Я как-то думала, это само собой разумеется, что запрет на Фенна распространяется и на нее тоже.

– Что случилось? – настаивает он.

– Нет уж. Моя жизнь тебя больше не касается. У тебя нет никаких прав заявляться и чего-то от меня требовать. Так что если ты пришел только за этим – то можешь уходить.

– Ну конечно же, не только за этим. – Он тянет ко мне руку, но я направляю на него биту, обозначая нейтральную зону между нами. – Я беспокоюсь о тебе. Не важно, что мне, по-твоему, можно, а чего нельзя, я не могу это выключить.

– Ты себя слышишь вообще? – От такой наглости у меня вырывается горький, саркастический смешок. – С тех пор как ты бросил меня мокрую, без сознания на земле в кромешной темноте той ночью, тебя ни капли не волновало, как я и что я по этому поводу чувствую. В этом вся проблема.

– Кейси. – Его лицо становится потерянным. Части меня это нравится.

– Что, правда глаза колет?

– Да я только и делал, что думал о тебе. – У него хриплый, дрожащий голос. – И я наделал огромных ошибок. Я этого не отрицаю. И не прошу тебя не ненавидеть меня. Злись. Но в то же время – прости меня.

– О боже мой. Ты словно живешь в вымышленном мире, где последствия тебя не касаются.

Какую реальность он себе вообразил, где мы можем позабыть об этом? С чего взял, что кто-либо смирится с его действиями, предложит ему второй шанс, и все, проехали?

– Это тебе не измена, Фенн. Ты не поцеловался с другой девчонкой на мой шестнадцатый день рождения. Ты оставил меня умирать и соврал об этом.

Он открывает рот, чтобы перебить меня, но я его опережаю.

– Хотя нет, погоди. Все куда хуже. После этого всего ты еще и влез в мою жизнь, прекрасно зная, что натворил. Я даже осознать такой уровень социопатии не могу.

Он раздраженно вздыхает и начинает ходить из стороны в сторону.

– Тебя послушать, так у меня все это время был какой-то злодейский план. Ты думаешь, я все это специально так подстроил? Да я перепугался до усрачки, когда увидел фары машины, торчащей из озера. Дальше все на чистом адреналине и инстинкте. До сих пор.

Фенн замирает у моего комода. В отражении зеркала я вижу, как он замечает заткнутые за раму сухие цветы и листья – сувениры с наших прогулок.

Теперь они стали мрачными напоминаниями о том, какой я доверчивой дурой была.

– Что такое? – Не могу удержаться от издевательского вопроса. – Что-то ты притих.

– В первый раз я пришел тебя навестить, – хрипло говорит он, – в первый раз появился на твоем пороге, потому что мне нужно было знать, что ты в порядке. Выздоравливаешь. Но потом я увидел тебя, и мне словно грудь наизнанку вывернули. Ты была такая бледная, такая худая и словно бы не спала несколько недель. Над тобой нависла тьма. Меня убивало осознание того, что это из-за той ночи, что я сделал недостаточно. Я подумал, может, я все исправлю, если поддержу тебя. Вроде как искуплю грех.

– А, благотворительностью, значит, занялся. Ну, что же, я тебя отпускаю. Ты свой долг полностью выплатил. Избавь меня, пожалуйста, от своей вины.

– Черт! – Он трет руками лицо. – Да почему ты ведешь себя так, словно не понимаешь, что я к тебе чувствую? Я тут не ради своей совести, Кейси.

– Тогда договаривай уже. Я все еще не поняла, зачем ты приперся.

– Потому что мне нужно, чтобы ты меня простила. Я скучаю.

От моего сердца откалывается кусок. Как бы сильно я его ни ненавидела, часть меня его ненавидеть отказывается. Часть меня скучает по нашим прогулкам. По его теплым, жадным губам на моих.

Фенн всегда видел меня насквозь. Вот и сейчас.

– Ты тоже по мне скучаешь, – тихо говорит он.

– Нет, – вру я.

Он делает шаг вперед. Я делаю шаг назад.

Пальцы на рукояти биты дрожат, и его голубые глаза тут же это подмечают.

– Положи биту, детка.

В горле застревает всхлип. Кажется, он впервые использовал именно это прозвище, и от моего хрупкого сердца отлетает еще осколок.

– Не называй меня так, – приказываю я.

– Кейс. Положи.

Все еще отказываюсь, но он преодолевает расстояние между нами и выхватывает у меня биту, роняя ее на пол. Его ладони ложатся на мое лицо – мягко, но настойчиво.

– Мне жаль, что я сделал тебе больно, – говорит он, и в его глазах плещется сожаление. – Прости меня.

– Нет.

Он наклоняет голову, миллиметры остаются между нашими губами.

– Пожалуйста, – шепчет он, касаясь их легким поцелуем.

Первым делом мне хочется сопротивляться. Дать ему по яйцам и вышвырнуть в окно. Вместо этого я иду на поводу у слабости. Обхватываю руками его спину, стискиваю толстовку в кулаках, открываю рот, позволяя нашим языкам сплестись.

Ненавижу его за то, что он сделал. Но мое тело все еще скучает по нему. Один только запах его волос в моих легких делает меня счастливее, чем когда-либо за последние дни. Фенн меня заметил только после выпускного, и с тех самых пор я была им одержима. Что-то происходит, когда он касается меня, химическая реакция, подавляющая все остальные мысли, – да они и не нужны. Лишь на секунду. Лишь на один поцелуй.

Самое сложное в злопамятности – это оставаться верной себе, выбирать принцип вместо удовольствия. Когда мы ковыляем к моей кровати, даже думать не могу о том, как это отменяет все, что я говорила до этого. Он хочет меня, я хочу его, и, кажется, мы оба немного ненавидим себя за это.

Толкаю его на матрас, и вот мы уже лежим, и он закидывает мою ногу себе на бедро. У меня вырывается всхлип, когда я чувствую его стояк, доказательство того, как сильно ему нужна. Тяжело дыша, расстегиваю его штаны и запускаю