что у нее все хорошо: работает бухгалтером, живет с родителями, на днях приедет в Москву по делам. Хотела бы увидеться с Мариной. Спрашивала, можно ли зайти? «Странно, почему со мной? Она больше с Настей дружила, бывала у них дома. Настя даже обижалась, что Валентина так, не попрощавшись, уехала. Ну, это уже не важно, она была мне симпатична». Марина ответила коротко: «Конечно, заходи, буду рада повидаться. Мой телефон…»

И поскорее открыла письмо из Швейцарии. Оно было еще короче.

«Марина! Прости меня, между нами все кончено. Мы с Анфисой любим друг друга, и хотим отныне быть вместе навсегда. Мы больше не хотим обманывать тебя, скрывать свои чувства. Можешь подавать на развод, я не буду отсуживать ребенка. Я готов и дальше заботиться о нем. Андрей».

Марина долго смотрела на экран остановившимся взглядом.

«Какой ужас! Анфиса его соблазнила! Неужели это все – правда, а не кошмарный сон? Как бы я хотела проснуться, чтобы ничего не было. Боже! Я сама виновата во всем: если бы я меньше думала о друге юности, меньше лелеяла свои чувства к нему, я бы не допустила такого. Нет, какое черствое письмо! Какое отвратительное равнодушие! Неужели перед отъездом он уже притворялся? На два фронта работал? Фу, гадость какая! Нет, это все там, в Швейцарии, в гостинице произошло. Я им сама создала идеальные условия. А что мне было делать? Следить за каждым шагом, держать на коротком поводке? Устроить скандал в аэропорту, морду Анфисе набить? Точно. Как у Драйзера в «Финансисте». В книге жена так удержала мужа в семье. Но в жизни и это не помогает. Они, видишь ли, «любят друг друга»! Ох, сомневаюсь я что-то в Анфискиных чувствах. Но Андрей мне, конечно, не поверит. Предатель! Что она, загипнотизировала его?»

Марина нервно вскочила, выключила компьютер и схватилась за телефон.

«Все, надо уходить к маме, а то еще, чего доброго, они сюда вдвоем заявятся».

Ожидая соединения, она машинально перечитывала цифры в углу экранчика.

«Ноль один, одиннадцать. Что?! Второй час?» – Марина резко сбросила вызов. «Слава Богу! Успела до гудка, а то маму инфаркт бы хватил. Нельзя с такими новостями среди ночи врываться, подожду до утра. Эх, не зря Ульяна меня предупреждала! Ну, почему я была в нем так уверена? Потому, что сама не изменяла и думала, что он – такой же. Не изменяла, а ради чего? Кто эту верность оценил? Кстати, а почему бы мне теперь не встретиться с Костей? Я же когда-то грозилась Андрею, что измену не прощу, отомщу сразу? А теперь духу не хватает?»

* * *

– Что?! – Барычев взревел, как разъяренный буйвол, ноздри его курносого носа широко раздувались. – Мой сын садист и маниакальный убийца?! Да ты сдурела, девка! Это в твоей семье произошли разборки, это твой брат во что-то взязался, а Максим здесь совершенно не при чем! С ним ничего подобного не может произойти. Максим, иди сюда!

Не дождавшись ответа, он побежал на второй этаж, аж лестница зашаталась. Зря я решила с ними поговорить.

Родители Максима приехали к нам вечером. Они сидели за ужином так чинно, изо всех сил делая вид, что ничего не случилось, болтали о каких-то пустяках. Они даже и подумать не могли, что Максима могут вот-вот арестовать по подозрению в двух убийствах. Я с трудом сдерживалась. Индюки надутые! Может, это их (и наш) последний семейный ужин! Максим долго не вынес, ушел наверх, сказав, что голова болит. Стало еще хуже: они на меня смотрели, как на зачумленную. А тут Ольга Владимировна, как говорится, чтобы разговор поддержать, возьми да и спроси:

– А как продвигается следствие? Известно уже, кто убийца? Наверное, он из ваших знакомых или родственников?

Я не выдержала и сорвалась:

– Я не знаю, кто убийца, но Максим – главный подозреваемый.

И пересказала им коротко все, что знала. Что тут началось! Отец немного опешил, а мамаша завизжала:

– Ты врешь, дрянь! – подбежала и хотела меня по лицу ударить, но я схватила ее руки.

Ольга Владимировна вырвалась, отскочила и кричит:

– Григорий! Григорий! Что ты молчишь, как ты такое терпишь от этой нахалки в нашем доме?!

До Григория Алексеевича просто дольше доходило. Он так благодушно сидел, сытый, спокойный, зубочисткой в зубах орудовал. Он сначала просто замер, как статуя «Олигарх с зубочисткой». А потом побагровел, глаза помутнели от злости – и заорал. А когда сорвался и побежал к Максиму наверх, я струхнула сильно.

Максим дверь отцу не открыл, а сломать ее не так-то просто. Так через дверь и поговорили. Голос у Максима был вялый, невыразительный, безразличный.

– Настя говорит правду. Все так и было. Валентина я не убивал, а про Вику не помню.

Потом были слезы, обморок, причитания, обвинения друг друга в плохом воспитании и меня – в дурном влиянии. Я замучилась им водички наливать и капли капать. Я им говорю, надо что-то делать, может, звонить адвокатам, может с кем-то посоветоваться, они только охают да ахают. Уже в первом часу отец притих, насупился и вдруг выдал такое!

– Если в семье Барычевых появился урод, то надо, чтобы он сам и избавил семью от позора. Это будет по-мужски и достойно. У нас найдется безболезненное средство.

Мать – опять в обморок. А я уже на нее внимания не обращаю. Никак не могу понять, может, я ослышалась? Неужели он хочет, чтобы Максим отравился?!

Мать сама очнулась, всхлипывает:

– Гриша, что ты! Не надо! Дадим лучше денег, много дадим, все уладим.

А он:

– Надо!

Она давай вопить и причитать, как по покойнику.

Тут я как заору:

– Молчать!

Они меня снова заметили. Тогда я заговорила очень тихо и медленно, чтобы им было понятнее.

– Вы – родители или кто? Вы своего сына с пеленок знаете. Почему вы думаете, что он мог так измениться? Ну, сглупил, ну, поехал на свиданку к незнакомой девчонке. И что тут сильно криминального? Вы что, молодыми не были? А все остальное – под большим вопросом. Если он всю жизнь нормальным сексом занимался, то с чего бы ему переродиться так резко? Вы чем слушали, вообще? Максиму в этой «Гелле» стало плохо. Его отравили, вам понятно? Думаете, случайно? Нет. Разве вы не поняли, что Максима подставляют? Убийца был один и тот же. Он и фотографию сделал, а вовсе не Валентин. Если Максим уверен, что не убивал Валю, значит, он и Вику не мог убить, не важно, помнит он это или нет.