Игорь Сергеевич слушал молча, сигарета в пепельнице истлела почти до основания. Вокруг уже опускались сумерки, но вечер оказался теплым, очень домашним и приветливым, что вступало в ощутимую дисгармонию с рассказом.

– И? – он нарушил воцарившуюся тишину.

– Проснулся я, – встрепенулся Павлик. – Бац! – и вот она, комната моя… Часы светятся. Только ощущение странное очень, как мне потом подумалось. Как будто спать я продолжаю, или наоборот – заснул. Там, во сне, на поле – вот где реальность! Яркое все, сочное, живое прям! А тут, – он пожал плечами, – в комнате моей, серое все какое-то… Как сон, если уж так говорить. Размытый и неотчетливый.

– Однако! – Игорь Сергеевич закурил и отпил из своего бокала. К тарелке с закусками он даже не притронулся: похоже, рассказ захватил его целиком и полностью. – И как вы потом?

– Я-то? Сначала вообще в себя несколько минут прийти не мог. Такое ощущение, как я потом для себя прикидывать начал, что меня – настоящего, – Павлик утвердительно кивнул, – того, с винтовкой и в форме который, вдруг куда-то забросили одним махом. И я себя помню, – он выделил интонацией это «помню», – а отдуплить, понять, в смысле, где я, кто и зачем, не могу. Вот так несколько секунд, а может, и минут и пролежал. Как в промежности какой-то – и не там, и не тут! Как мышь из-под метлы, мокрый! Потом, чуть сознание в норму пришло, вскочил. По комнате с перепугу пару минут метался: в толк взять не мог, что же делать нужно? Сейчас-то смешно все выглядит, а тогда, – он поежился, – как в аду побывал! Да и не выбрался еще из ада-то! Вскочил, а не пойму, где реальность, а где сон. Ну потом, ясно дело, отошел. Воды попил, пару сигарет, помню, выкурил – оно вроде бы и отпускать начало. А самое главное, – Павлик нахмурился, – ощущение нереальности не оставляло. Всего вокруг – комнаты и вообще… – он неопределенно развел руками. – Уж больно там, во сне, все взаправду было. А тут – копия бледная! Но ничего – пришел в себя. Сказать по правде, засыпать стремно было. Лежал, ворочался… Ничего, отрубился и – до утра. Утром еле вспомнил про сон этот, вы не поверите, – Павлик усмехнулся, а собеседник как-то странно посмотрел на него. – Ночью как живое все, а потом будто вымело все из памяти подчистую! Потом, к обеду уже, как током шарахнуло. Все в мельчайших подробностях – перед глазами, а я на встрече был, – он хмыкнул, – обсуждали дела с товарищами. Они мне аж воды предложили – так, видать, в лице переменился. Но мне тогда не до того было, выкинул я это из головы – мало ли, что кому снится. Хотя ощущение той вот ненатуральности, нереальности какой-то, – он обвел руками окружающее пространство, – еще приходило… Короче, жизнь опять завертелась! А тогда – день за пять, я же говорю: начало самое дела своего. С одним – договориться, другому – дать, с третьими – контракты там, вагоны всякие, – Павлик махнул рукой. – Жизнь ключом забила, и сон этот как в Лету канул. На время, что потом и выяснилось, он канул. Я-то обрадовался, да рано! Короче, чтобы, и вам мозги долго не пудрить… Неделя, может, прошла, и – как под копирку! Точнее, – он покрутил в руках бокал, – не то чтобы под копирку… А как бы сказать правильнее… Опять все, как и в первый раз! И опять – с листа чистого! У меня-то там, во сне, и мыслей никаких нет, что не реальность это все, а сон. И воспоминаний нет, что было уже это и бояться нечего – один хрен проснусь! Одним словом, как в первый раз в первый класс попал. Грохот тот в ушах стоит, – Павлик взял вилку и бездумно отправил в рот кусочек закуски, – запах от земли весенней… И ужас все тот же…

Он горестно покряхтел, провел рукой по волосам и продолжил:

– Я вам сейчас и десяти процентов передать не могу от того, что ощущал тогда! И чувство опять это – несправедливости дикой, бессмысленности какой-то происходящего… Войны ведь и нет уже два дня как, и всем, кто остался, одна дорога – домой! Да мы уже дома все мысленно и есть. А на деле – какой там дом, смерть стоит в одном шаге. И даже не в одном – в половинке… Я только одного заметить успел из наших, кого сразу наповал уложило, – Вадика Чеснокова. Он через одного от меня справа шел, – лицо Павлика побледнело. – Сначала Сережка лежит, стонет, справа от него – Вадик. Не стонет – молчит… Как подкошенный лег, без крика, без стона. Даже «Мама!» сказать не успел. И тишина… В небе – я вот вам сейчас рассказываю, а перед глазами так и вижу – хрень какая-то пернатая. Грохот еще отзвучать не успел, а она поет уже что-то в небе том пронзительном. И из-за тишины этой гробовой – пулемет-то притих – и звука этого с неба – вообще сюр полный! И снова ощущение – как нереальное все. С одной стороны, – Павлик помотал головой, – реальнее и быть не может, а с другой – как марево какое-то, наваждение… И самое страшное – прямо сейчас команда будет «В атаку!». И мы все знаем это: и я, и ребята рядом. Там вариантов-то нет, только к колокольне той бежать да валить ганса полоумного, что на ней засел. А поле – как стол: ни спрятаться, ни укрыться, только если удача какая, – он устало сгорбил плечи. – И ощущение у меня там, во сне, конечно, что удачи из нас никому не будет. На поле этом ровном могила – да, пожалуйста, а удача – откуда она там? И чувство еще вдруг появилось, как будто и не чувство даже, а знание. Понял я вдруг, что не уйти мне с поля этого – как приговор вдруг вслух зачитал кто-то… И ни обжаловать его, ни отменить… Вот говорят: внутреннее знание. А оно именно что изнутри приходит, знание это. Интуицией назови или еще как – разницы нет. И вот от этого всего такая безнадега на меня накатила, таким нереальным все показалось, что проснуться захотелось, – Павлик чуть пожал плечами. – Ну, или не проснуться… А как сказать правильно, и не знаю. Желание, чтобы кончилось все. Там, на поле этом, как-то все очень по-своему. С