говорит Диме: «Вот сестру к тебе привёл». Я молчу. Дима стал меня уверять, что он меня любит, что страдал из-за ссоры и прочее. Словом, вроде помирились. А по выходным Рафаиловна привозила Диме всякие деликатесы. Они спускались на лужайку и там пировали, но никогда никого не приглашали. Ирисовы отказались впредь сдавать им комнаты.

Следующее лето Дима отдыхал в Болшевском санатории ЦЕКУБУ, который располагался за фабрикой. Однажды я была там с папой. Дима познакомил меня с внуком Пушкина [вероятно, Григорием Александровичем], который там тоже отдыхал. Он был маленьким старичком, отдалённо напоминавшим деда. Был одет в простую серую блузу, подпоясанную ремешком. Вечером он с большим чувством читал нам стихи деда.

ИРИСОВЫ

У жены хозяина дачи Ирисова, Елизаветы Павловны, было две кузины: Ольга Ивановна и Клавдия Ивановна. Муж Клавдии Ивановны Михаил Павлович Знаменский был родным братом Елизаветы Павловны. Он был священником и умер в тюрьме. У Знаменских была дочь Елизавета, старая дева лет 40-а. Летом мать и дочь жили на даче. Участок Знаменских был сзади нашего дома. Елизавета Михайловна очень меня любила, мы с ней дружили. А Ирисов терпеть не мог ни Клавдию Ивановну, ни её дочь и пренебрегал ими.

Зато со второй кузиной своей жены нянчился, как с писаной торбой. Дело заключалось в том, что у Ольги Ивановны было две дочери, и старшая Анна была замужем за крупным работником НКВД. У неё был сын лет 15, полный идиот. Одно лето они жили у Ирисовых, в маленькой комнате напротив кухни. К ним несколько раз приезжал в гости Енукидзе с младшим сыном Калинина. Енукидзе был очень противный тип: здоровый, рыжий и очень вульгарный. А сын Калинина, юноша лет 18-и, был очень милый и весёлый. Это было время ежовщины, к концу сезона муж Анны был арестован. Ирисовы запаниковали. Елизавета Павловна в начале революции сидела на Лубянке как дочь архиерея и панически боялась мужчин с портфелями. Узнав об аресте мужа племянницы, потеряла сознание. Ирисов тут же отказал Анне в комнате.

В это же лето наверху жила сестра мужа Анны с дочкой Ирой лет 15-и. Я с ней дружила. Мать утром уезжала на работу в Москву, я поднималась к Ирочке, и мы на балконе часами напролёт болтали. Там я и начала курить. Мать привозила из Москвы дорогие папиросы «Казбек», и мы с Ирой баловались ими. Мать всем говорила, что муж бросил её с дочкой и исчез. Но однажды Ирочка рассказала мне такую историю.

Как-то утром мать особенно тщательно «прибрала» дочку и повезла её в Москву. По дороге сказала, что у неё много дел, она оставит Иру в сквере у Большого театра, а когда освободится, придёт за ней. И предупредила, что может быть какой-то сюрприз, и чтобы Ира не боялась, мать всё знает. Сидит Ира на скамейке, подъезжает машина, а в окне – отец. Ира кинулась к машине, шофёр втащил её и помчались. Приехали за город к какому-то полуразрушенному дому. Вошли, и там отец объяснил Ире, что он живёт в другой стране и должен туда возвращаться и что никто не должен знать, кто он. Если «там» узнают, его не просто убьют, но страшно замучают. Дочь должна строго хранить тайну об этом свидании. Поехали обратно. По дороге Иру пересадили в другую машину, в которой была мать.

Ира рассказала мне это, взяв с меня страшную клятву. Но я, конечно, поделилась с папой, и мы решили, что отец Иры – наш шпион, точнее, разведчик. Когда арестовали Енукидзе, исчезла и мать Иры, она работала его секретарём. Иру взяла к себе тётка. Больше о ней я ничего не слышала.

Вторая дочь Ольги Ивановны была замужем за Потоцким – композитором, написавшим «Прорыв», одну из первых опер на советскую тему, шедшую всего два сезона. У Потоцких был сын Серёжа, который в 12 лет задохнулся от коклюша. Через два года родилась дочь Марина. Они приезжали к Ирисовым раза два, Ирисов составил завещание на дачу на имя Потоцкого. Сама Ольга Ивановна жила у своей кузины иногда по 2-3 месяца и даже зимой.

Когда Ирисов сдавал нам комнаты, он предупредил папу, что пропишет только его и меня, а тётю Катю поселить отказался. Но ей некуда было деться, и она переехала с нами. Ирисов же без конца твердил, что сдал комнаты только двоим. А тут ещё вскоре папа перестал работать в пекарне, и жить с 20 рублями тёти Катиной пенсии стало очень тяжело. Понемногу начали продавать вещи, но это была капля в море. Тёте Кате пришлось устроиться в Дом инвалидов под Серпуховым. Папа посылал ей ежемесячно по 10 руб. и убедил Диму делать то же. А мы с папой остались вдвоём.

ЛЮБОВЬ

Я основательно отстала от учеников 8-го класса. В ФЗУ была специализированная программа, во многом отличающаяся от школьной. Физику мы совсем не проходили, а я пришла в 8-й класс уже в третьей четверти. Преподавал математику и физику учитель лет 30 с небольшим, Борис Матвеевич Москалёв. Я очень много занималась и в конце года сдала экзамен по физике на пять.

Когда я училась в 9-м классе, мне ужасно хотелось встретиться со своей детской любовью Юркой Чинтуловым. Я чувствовала себя как ненормальная. Я представляла себе, что он уродлив или калека, а я очень сильно буду его любить и буду ему опорой и надеждой. 22 января [по ст. ст. 9 января – день памяти жертв Кровавого воскресенья], в день смерти Ленина (тогда это был выходной и праздничный день), ко мне приехала Тамара Смирнова, и мы собирались в Москву смотреть иллюминацию. По случаю «праздничка» я испекла пирог с капустой, сварила мясной бульон и провернула варёное мясо к макаронам.

Приготовив обед, я пошла в большую комнату переодеться, Тамара пошла со мной. И вдруг слышу, что стучат в нашу дверь, и Елизавета Павловна говорит: «Дмитрий Дмитрич, к Вам!» Папа открывает, и кто-то говорит: «Вы меня, конечно, не узнаёте, а я Вас прекрасно помню. Я Юра Чинтулов». Мне стало плохо. Папа кричит: «Соня, Соня, иди скорей, посмотри, кто к нам приехал!» А у меня руки-ноги отнялись, не могу пошевелиться. Немного пришла в себя, слышу: «Сонечке ещё никто не делал предложение? Ведь она моя невеста». Папа смеётся, отвечает: «Нет, никто».

Я собрала всю свою волю и вышла в столовую, но в глазах было темно. Как поздоровались,