во вторую смену, которая кончалась в 12 час. ночи. На станции нас встречали по очереди мой и Лялин отец.

Среди зимы после маминой смерти папа очень сильно болел плевритом, после болезни был слаб. 1932 год был особенно голодным. Папа поступил счетоводом в пекарню при трудкоммуне и получил карточку для служащих, а хлеба в пекарне ел вдоволь. [Это была коммуна для малолетних преступников от 16 до 21 года, в ней снимали «Путёвку в жизнь». Коммуна располагалась в с. Костино, примерно в 2 км к югу от ст. Болшево.] При трудкоммуне (в народе её называли колония) была фабрика-кухня, в которой папа имел право на обед. В дни, когда я работала во вторую смену, и в выходные мы с тётей Катей ходили в Костино за обедом. Раздатчица, видя, что мы вдвоём берём один обед, стала давать нам два первых, а потом и двойной гарнир ко второму.

У меня была рабочая карточка 1-й категории группы «а». Приходилось по полдня проводить в магазине. Мы с Лялькой занимали очередь в заводском магазине и везли домой хлеб – папа мог есть в пекарне, сколько хотел, но выносить запрещалось. Потом возвращались в Подлипки в очередь. Катались по 2 раза в день туда и обратно, а от станции надо было протопать до дома 2,5 км!

Весной разлилась Клязьма. Обычно мы ходили до станции через большой проезжий мост, но в этот день утром он был весь в воде, и нас с другими людьми переправили на лодке. После уроков мы с Лялькой из-за наводнения не повезли домой хлеб, а остались стоять в очереди. Перед майскими праздниками должны были давать селёдку, повидло и ещё что-то редкое. Продукты мы выкупили, но чуть не опоздали на последнюю электричку. Приезжаем в Болшево – на платформе никого нет. Встречать нас должен был Лялин отец. Мы пошли к переправе – лодок, конечно, нет и в помине, но вода сильно спала. Хотели пойти через мост, но подумали, что отец Ляли встречает нас в обход, на шоссе и пошли к фабрике.

Дальше надо было идти через болото по деревянному настилу. Видим, он в воде, а перил не было. Как мы по этим мосткам в темноте пробрались, до сих пор понять не могу. Потом надо было подняться по деревянной лестнице – ступеней 30. Подходим к лестнице и видим: на скате обрыва что-то качается на дереве. Мы дико закричали, а тут ещё наверху лестницы выросла какая-то фигура. Лялька от страха в воду свалилась. К счастью, оказалось, что это её отец. Он выходил встречать нас несколько раз, очень устал, присел на лавочку и заснул. На другой день мы узнали, что кто-то повесился на дереве у лестницы.

Летом у нас пропал Джек. Папа пошёл на станцию провожать Диму и взял Джека с собой. Вернулся один, Джек бесследно исчез.

КОЛОНИСТЫ

Заведующим пекарней, в которой работал папа, был мужчина лет 40, Мурейкин, из колонистов. Пекарями работали колонист Петров и вольнонаёмный старик Иохелес. Петров был сыном известного ленинградского хирурга. Мальчишкой во дворе познакомился с ребятами из воровской «малины», которые свели его с главарём. Петров обокрал родителей, убежал из дома и стал воровать в поездах. Когда попался, на суд вызвали отца, и тот публично от сына оказался. [В РУВИКИ упоминаются только две дочери и один сын хирурга-онколога Н.Н. Петрова – искусствовед и писатель Всеволод, друг Н.Н. Пунина.] У Петрова была жена – бывшая любовница главаря банды медвежатников. Петров и его жена после ликвидации колонии остались в Костине.

У старика Иохелеса в колонии был сын Изя, двоюродный брат очень известного в те годы пианиста [Александра Львовича] Иохелеса. Изя, парень 22-23 лет, Мирейкин и Петров часто бывали у нас в гостях. Очень славные люди. Приносили пирожные, сладкие булочки, что тогда было сверхделикатесом. Папа часто над ними посмеивался: «Не верю я, что вы были урками!» И однажды они его проучили. В пекарне шло собрание. Изя с невинным видом спрашивает: «Дмитрий Дмитриевич, который час?» Папа лезет в карман за часами, а их нет. А они у него были червонного золота, именные, с крышкой – подарок за концерты для раненых (их оставил у себя Дима). Часы, конечно, вернули, но попросили не брать их больше на работу, никого не дразнить.

Когда мы переехали к Ирисовым, комнаты не запирали. Гости из коммуны приходили, сидели одни, нас дожидались. Хозяйка Елизавета Павловна возмущалась этим. Однажды у неё пропала курица. Она, конечно решила, что виноваты колонисты. Папа сказал им об этом, они обиделись до слёз, но вечером курица была дома. И Елизавета Павловна перестала их бояться.

Изя Иохелес усиленно ухаживал за мной и несколько раз делал через папу предложение. Уверял, что у него есть огромное богатство, он был «спец» по золотым вещам. Папа пересказывал мне это, и мы смеялись от души.

Раз в месяц колонистам за примерное поведение давали пропуск в Москву, в котором время возвращения значилось с точностью до минуты. Если колонист опаздывал и попадался с поличным, в любое время суток созывалось собрание, и решение всегда было одно – «стенка». Изя как-то задержался минут на 10 из увольнения, опоздал на электричку, и его расстреляли. К его отцу пришёл колонист и сказал, что скажет, где тайник Изи с условием поделить его пополам. Старик отказался и повесился в пекарне.

ФЗУ (продолжение)

Завод в Подлипках, на котором мы проходили практику, строили немцы. Они и жили там, у каждого был отдельный домик с палисадником. Их повара постоянно что-то жарили и парили во дворе, а мы, вечно голодные, ходили мимо и облизывались.

Училась я хорошо, особенно по математике и литературе. Учитель математики даже уговаривал меня стать математиком.

На производстве дела обстояли хуже. Первые полгода мы все должны были пройти слесарную подготовку, а потом выбрать специальность токаря или фрезеровщика. Инструктор по слесарному делу был очень доволен мной и уговаривал остаться в его группе, до сих пор жалею, что не послушалась. Специальность фрезеровщика была тогда новой и перспективной, и мы с Витей и Лялькой пошли во фрезерную группу. У токарей станки были от трансмиссии, а у фрезеровщиков – с индивидуальным приводом. Первое время было очень трудно: ломались фрезы, запарывались детали. Я была в отчаянии и подумывала о переходе в токарную группу.

В конце октября второго года моей учёбы