купить. На второе заваривали кипятком толокно, получалась каша. Иногда толокно заменяли овсяным какао, оно было сладкое и было для нас деликатесом. У Елены Михайловны были две курицы и петух, она держала их под домом. Но там было холодно, и куры не неслись. В середине зимы она забрала их в свою комнату.

Елена Михайловна несколько раз брала меня с собой в Москву в театр. В театре Станиславского мы смотрели с ней «Евгения Онегина», у Вахтангова – «Лев Гурыч Синичкин», в Реалистическом – пьесу Грибоедова «Студент». Реалистический театр считался аристократическим – там шли только интеллектуальные пьесы [«Волчья стая» Ж. Тудуза, «Страсть мистера Маррапита» по роману А. Хетчинсона, «Последняя ставка» Ф. Ваграмова и Н. Петрашевича, «Бравый солдат Швейк» по Я. Гашеку и пр.] Как-то зимой Елена Михайловна купила билеты во второй ряд партера. Подходим к контролёру. Я в валенках, Елена Михайловна в бурках. Капельдинер посмотрел на наши ноги и говорит: «Мы в такой обуви не пускаем». Елена Михайловна начинает с ним спорить, он укоризненно качает головой и выдаёт: «Билеты в партер купили, а обувь купить не на что». Пришлось идти к администратору и упрашивать пропустить нас. Он разрешил с условием: войти в зал, когда погасят свет, и в антрактах не выходить. С тех пор я всегда брала с собой в театр туфли на переобувку.

Когда мы слушали «Онегина», Елена Михайловна задрёмывала и клонилась на сторону. Вышли мы из театра, а её шатает. Я её еле-еле до дому довезла, и она свались в жару. Утром врач определил скарлатину. Инфекционная больница была от Болшево километрах в трёх, стояла посреди леса. Папа повёз Елену Михайловну туда на извозчике. Держал её за талию, а её голова всё время клонилась ему на плечо. У меня появилась сыпь, которая через неделю сошла. Но меня отстранили от школы на две недели. Температуры у меня не было, была ли это скарлатина, так и не знаю. Я несколько раз ходила навещать Елену Михайловну, носила ей передачи и книги, разговаривали через окно. Она очень тосковала.

Новый год встретили хорошо. Крыловы с сестрой Августы Васильевны Милочкой, девочкой лет 17-и, ездили в театр, но к 12-и вернулись. Приехали Дима с Рафаиловной, привезли шампанское. Дима напоил меня, я залезла под стол и стягивала всех за ноги вниз к себе, хохоча, как безумная. Мама возмущалась, а папа смеялся вместе с остальными.

Семилетку я окончила в фабричной школе. Школа была с текстильным уклоном. Школьников могли ночью послать работать на фабрику – ликвидировать прорыв. Но мама через Вацлаву Ануфриевну достала справку о моей болезни сердца, и я работать на фабрику не ходила. Меня выбрали председателем учкома. Авторитет среди ребят у меня был большой. Учились у нас и ребята из совхоза «Лесные поляны», великовозрастные и хулиганистые, но мне подчинялись беспрекословно. Директором фабричной школы был Гарри Конрадович Беренсон по прозвищу «Гарри Пиль – грузовой автомобиль». [Гарри Пиль – актёр немого кино.] Когда занятия в школе кончились, был организован летний трудовой лагерь. Мы приходили в школу, и нас вели на работу в ближайший колхоз. Там нас и кормили.

МАМИНА СМЕРТЬ

Весной хозяин нашей дачи Бабарин передал её своему младшему брату-врачу. Наши жильцы съехали, на даче поселился брат хозяина с семьёй. На воротах появилась вывеска «Дача Бабарина». Кто-то после «Ба» поставил восклицательный знак, получилось очень смешно.

Прошлое лето у нас снимал комнату профессор химии Чернов. У него была дочь Наташа, которая поступала в химический техникум. Она очень увлекла меня рассказами о химии, о возможных открытиях. После окончания семилетки я повезла документы в химический техникум. Документы у меня не приняли, потому что мне не было 16 лет. Оставался один выход – идти в ФЗУ.

Маме становилось всё хуже, она перестала вставать с постели. У неё началась сердечная водянка, тело распухло, кожа лопалась, вытекала сукровица. Муки были страшные. Ей стали несколько раз в день делать уколы камфары. Первую неделю августа мама совсем не приходила в сознание, мы все по очереди дежурили около неё. Просыпаюсь я 8 августа – в комнате пусто. Я закричала: «Что случилось?» Вошла бабушка (она весной приехала из Кзыл-Орды ухаживать за дочерью) и говорит: «Тише, тише! У тебя больше нет мамы». Я чуть не лишилась чувств.

С террасы принесли топчан, и на него поставили гроб. Вечером, когда мы уже с папой засыпали на маминой кровати, раздался сильный стук в дверь. Приехала тётя Вера с Вуськой – бабушка посылала им телеграмму. Все родственники приезжали на похороны: тётя Наташа [жена дяди Миши], тётя Лёля с Юркой и Павлушкой и мамина двоюродная сестра, которую я не видела, да и потом не встречала. Гроб на подводе отвезли в церковь, где он простоял ночь. Отпевание помню плохо, помню только, что на кладбище потеряла сознание.

После похорон мамы я сильно заболела. Температура была больше 40, всё время была без сознания. В бреду я всё время мечтала увидеть маму и была уверена, что если увижу, выздоровею. Брат Бабарина нашёл у меня нервную горячку. Недели три я была между жизнью и смертью. И вот однажды утром открываю глаза и вижу, что дверь в коридор открыта. А в коридоре напротив двери в комнату стоял наш огромный гардероб. Дверца гардероба открывается, и из него выходит мама, улыбаясь. Минут 5 я смотрела на неё, не в силах пошевелиться. Потом позвала папу. Прибежали все: папа, бабушка и тётя Катя. И я им всё рассказала. К вечеру температура у меня была нормальной, а через два дня я встала.

ШКОЛА ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКОГО УЧЕНИЧЕСТВА

ФЗУ размещалась в Подлипках при военном заводе. Туда пошли почти все ребята из нашего класса. Но так как я проболела начало занятий, я не попала в группу со своими ребятами, а попала в сборную, но дружную. Группа делилась на два лагеря: в одном верховодила Галя Егорова из Мытищ, дочь завуча школы, где учились все мытищинские ребята, в другом лагере, куда входили ребята из остальных школ, лидером была я. В нашем лагере был мальчик-красавец Витя Жуков из Щёлкова, мы с ним очень подружились. Из девочек я подружилась в Лялькой Вороновой, которая тоже жила в Старых Горках на 5-й линии. Мы всегда вместе ездили на учёбу, работу и домой. Один день у нас с утра были классные занятия, другой – практика в учебном цеху