в ФЗУ у нас в цеху произошло несчастье. Мы гнали задания к ноябрьским праздникам. Очень хороший парень из нашей учебной группы работал на токарном станке. У него опустился рукав, он не поправил его. Мы услышали страшный, душераздирающий крик и увидели, что парень поднят трансмиссией наверх и висит на одной руке. Пока очнулись и выключили трансмиссию, руку вырвало напрочь. Больше всего нас поразило, что, когда мальчика несли на носилках, он в беспамятстве ругался самыми последними словами, хотя был тихоней и слов хуже, чем «фиг», не произносил. Кстати, «фиг» был у нас в ходу. Даже была поговорка: «Шёл фиг по фиговой дорожке, встретил фиг фига на фиговой ножке, взял фиг фига за фиг, и выкинул фиг фига на фиг».

После трагедии в цеху на меня напал страх, и я мечтала уйти оттуда. И вдруг папа встретил в электричке мою учительницу литературы по 5-й загородной школе – Анастасию Сергеевну Величко. Она, узнав, что я в ФЗУ, сказала папе, что в Мытищах открылась школа-десятилетка, но пока набрали только 8-й класс. Она пообещала папе сама поговорить с директором и попросить учителя математики Дмитрия Петровича, бывшего заведующего 5-й загородной школой, замолвить за меня словечко. Меня приняли, и я с удовольствием ушла из ФЗУ. Документы мне не выдали, с комсомольского учёта я не стала сниматься, так и перестала быть комсомолкой.

Я потеряла рабочий паёк и зарплату в 30 рублей. Мне выдали иждивенческую карточку – 400 г. хлеба в день и больше ничего. Но в 1933 г. советским гражданам уже было позволено приобретать товары за иностранную валюту, золото, серебро и драгоценные камни в магазинах Торгсин [Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами]. Юра стал присылать нам из Америки валюту на 5-10 советских рублей в месяц, которые мы получали бонами и покупали на них в магазине Торгсин необходимые продукты. А папа начал ещё ездить в Москву подрабатывать съёмками в кино.

БОЛШЕВО

Бабарин начал настаивать, чтобы мы съехали с дачи, а нам было абсолютно некуда. Положение становилось отчаянным, и вдруг папа встречает на станции своего классного наставника в гимназии, Ирисова Алексея Ивановича (гимназисты его прозвали «копчушка»). Ирисов предложил сдать нам две комнаты за 90 руб. в месяц, т.е. за размер папиной пенсии. Потом оказалось, что вторую комнату он сдал другим, а нам предложил вместо неё зимнюю кухню. Мы переехали. [Свободная ул., 6].

На новом месте мне сразу очень понравилось. Это, пожалуй, было единственное место в моей скитальческой судьбе, где я истинно чувствовала себя дома и на месте. От калитки к дому вела липовая аллея. Перед домом была просторная лужайка, где стоял стол и две скамьи. Далее, за забором, был расположен маленький, но очень уютный садик, куда выходила терраса хозяев и два окна нашей комнаты. В садике было всего понемногу: яблони, груши, сливы, смородина, малина и клубника. Перед террасой – небольшой цветник. В глубине садика прятались 5-6 ульев.

Кроме двух комнат, в одной из которых стояла плита, нам принадлежала маленькая терраска, правда, ходить на неё приходилось через коридор и сени. Хозяева занимали комнату рядом с нашей большой, а через коридор от маленькой комнаты жила студентка вечернего политехникума Тонька Зверева. Потом к ней приехал младший брат Анатолий. Я с Тонькой отношений не поддерживала. Жили мы рядом 8 лет, но даже не здоровались. Думаю, это от того, что я училась утром, а она вечером, все выходные проводила в семье старшего брата, жившего в Лосиноостровской, а на лето уезжала к матери в Егорьевск. Конечно, была и какая-то антипатия, хотя все находили, что мы с ней внешне похожи.

При даче была большая летняя кухня, куда на зиму Ирисов переносил ульи. Так что осенью, зимой и весной готовили в комнатах на керосинках. Ими и обогревались. Зимой стены промерзали насквозь, на стенах в комнатах блестел иней, и вода за ночь покрывалась плёнкой льда. Плиту не топили, дрова стоили очень дорого. Голландская печь выходила в обе наши комнаты и к хозяевам, топили её по очереди. Но у них в комнате стояла ещё печка-времянка. Перегородки между комнатами не доходили до потолка сантиметров на 15, так что слышимость была отменная.

Летом хозяева сдавали ещё комнату напротив летней кухни и две комнаты в мезонине, где одно лето жили Дима с Рафаиловной. А нам от этого были одни неприятности. Во-первых, каждый раз, когда они поселялись с нами (и в Горках, и здесь), Дима требовал, чтоб я отдавала им свою кровать, а сама спала на раскладушке. Я предлагала им папину, чтобы на моей спал он, но Дима упрямо настаивал на своём. Папа в конце концов начинал меня умолять уступить.

Рафаиловна тогда работала педагогом в детском саду. Диму поручала моему попечению, хотя у них была домработница. Договорились, что Дима будет питаться с нами. И первые месяца два он преспокойно ел с нами постные супы и каши или картошку. Иногда Рафаиловна привозила мясо.

Однажды, когда папа уехал в Москву на съёмку, Дима после завтрака отправился к себе наверх, чтобы начать работать – он тогда редактировал полное собрание сочинений Белинского. Нужно было срочно сдавать корректуру, а Дима не успевал и попросил меня помочь. Я согласилась за плату и заработала рублей 50. Так вот, пошёл Дима наверх, вдруг слышу дикий вопль. Бросилась туда и вижу: братец стоит на одной ноге, а другой на весу трясёт. Оказалось, что он стал надевать носки, которые штопала домработница, а она забыла иголку в одном носке. Он этот носок надел, опустил ногу и всадил иглу в пятку. «Что делать?» Я говорю: «Пойдём в поликлинику, там иголку вынут». А идти на «Фабрику 1 мая» километра два. Взял он палку и пошёл, ковыляя. Шли больше часа. В поликлинике иглу достали, ногу перевязали. Наступать уже было не больно, домой дошли быстрее. Это было в субботу, вечером явилась Рафаиловна, и началось! Она решила, что у Димы может быть заражение, вызвала целый консилиум из Москвы. И во всём обвинила меня – разругались с ней и Димой в пух и прах, почти до конца сезона не разговаривали.

Потом мы с папой поехали на Ваганьковское кладбище, где похоронены все Благие. Там папа стал меня умолять помириться с Димой. Мол, Дима сам этого хочет, но не может, будучи старшим, первым подойти. Я в конце концов согласилась. Вечером приехали домой. Рафаиловны не было, папа повёл меня наверх и