всех в этот раз Леонид Викторович? И, опережая ответ, лукаво рукой в воздухе прочертил что-то в виде рогалика или подковы… Это было мистикой! Он изобразил то, что мы «изобрели» в нашем макете часа два назад».

«Мы с Давидом, – вспоминал Варпаховский в книге «Наблюдение. Анализ. Опыт», книге-шедевре, таком же шедевре, как и большинство поставленных выдающимся режиссером спектаклей, – мучились над решением оформления “Оптимистической трагедии” в Театре Франко. Дни и ночи торчали в мастерской и буквально не ели и не спали. Наконец, что-то пришло на ум, и мы, довольные достигнутыми результатами, вышли из театра. Случайно по дороге встретили молодого режиссера, который спросил, откуда мы, такие измученные. Мы поведали, что работали над макетом “Оптимистической”. “Ага… Ну, понятно, – сказал молодой режиссер-новатор, – будет вращающийся круг и…” Тут он перечислил все, что с такими мучениями придумали. Мы с Дэвиком переглянулись и молча, не сговариваясь, повернули обратно в театр. Снова бессонные ночи, но в результате родилось замечательное решение».

Вернувшись в макетную, Давид заметил, что осталось только три дня. «Нет, еще целых три дня!» – уточнил Варпаховский. Ночью подошли к шахматному клубу. На демонстрационной доске осталось мало фигур. Висела табличка: «Партия отложена». Давид вновь завел свою пластинку: что, если Леонид Викторович пригласит Рындина. Он согласится – Театр Франко знаменитый. Или вдову Всеволода Вишневского – Вишневецкую, которая вместе с Фрадкиной делала декорацию «Оптимистической» – первую в истории театра (в 1933 году) до Таирова, здесь, в Киеве, в Русском театре в постановке Владимира Нелли… И будет отлично… И пока не поздно…

Но Леонид Викторович винил только себя самого: художник здесь ни при чем, режиссер, мол, обязан… Он за все несет ответственностьи т. д.

«Положение, – рассказывал Боровский, – действительно становилось угрожающим. Тем более, что Леонид Викторович был доволен выбранными артистами и ходом репетиций. Репетировали днем и вечером. Бросать ему явно не хотелось…

Перечеркнул я в столбике последнюю цифру. Завтра Леонид Викторович возвращается в Москву… Поздним вечером мы покидали кабинет Гната Юры. Надели плащи, уходя, присели и в последний раз глянули в пустой подмакетник. В нем, как на поле боя, валялись остатки каких-то от чего-то кусочков… Встали… Двинули один кусочек… Соединили с другим… Чуть приподняли… Посмотрели друг на друга, но с нарастающим радостным удивлением… А если так? А если этак? Вот, кажется, то, что искали… На этот раз уж точно идея в “кармане” – и в его, ну и в моем тоже. По дороге, перебивая друг друга, развивали идею. Посмотрели, как там держится Таль, и, мол, утро вечера мудренее, и нужно спать. Вполне заслужили. “Почему мудренее, – думал я уже дома, быстро засыпая. – А сегодняшний вечер чем плох?” Утром зашел в гостиницу за Варпаховским, чтобы вместе пойти в театр и по дороге обсудить вчерашнюю находку. Действительно ли она хороша, или это было наваждением уставших режиссера и художника. Леонид Викторович в отличном настроении. Бодр, одет и уже завязывает “бабочку”. Пораженный, я смотрел на стол: линейка, циркуль, отточенные карандаши разного цвета, разработанные схемы многообещающих трансформаций родившейся вчера идеи… Ох, как мне стало стыдно! Это я должен был ночью не спать. Это мне полагалось чертить, рисовать, разрабатывать и утром ему показывать многообещающие… Да уж, утро действительно для меня стало “мудрым”».

Варпаховского и Боровского роднила невероятная сила воздействия «волшебной коробочки». Как только они перешагивали порог театра, оказывались на сцене, они немедленно перерождались. Не чувствовали никакой усталости, быстрее начинало работать воображение. Давид, как и Леонид Викторович, не знал, какая мощь открывала вдруг кладовые с запасом наблюдений, жизненных эпизодов и характеров.

Боровского Варпаховский, считавший важнейшим качеством таланта художника искренность и утверждавший, что конъюнктурные соображения, приспособленчество, догматизм никогда не приводили и не приведут к художественным победам, оценил сразу.

«В содружестве Варпаховский – Боровский, – говорит Борис Курицын, – для обоих было важно умение предельно рационально распорядиться сценическим пространством. Боровский сценическое пространство конструирует. В его сценографии нет мягких линий. Она конфликтна. Каждая деталь одновременно служит и актеру, и выявлению смысла эпизода или целого спектакля. Огромную роль играет фактура, из которой художник сооружает свои декорации: дерево, металл и шинельное сукно в «Оптимистической трагедии», дерево и рогожа в “На дне”».

Вместе Варпаховский и Боровский сделали не так уж и много спектаклей, всего семь. В Киеве «Оптимистическую трагедию» в Театре имени Ивана Франко и «На дне» в Театре имени Леси Украинки. «На дне» в Софии. В Москве во МХАТе – «Дни Турбиных», в театре Станиславского – «Продавец дождя» (последняя совместная работа, датированная 1973 годом), в Малом – «Оптимистическую трагедию», в Вахтанговском – «Выбор» Арбузова.

Было еще три невыпущенных спектакля.

В Киеве, в Театре Леси Украинки, они работали над переводной комедией «Дом, где хлопают двери». Уже сделали макет, Леонид Викторович срепетировал половину пьесы. Но тут постановки современных зарубежных пьес ограничили. Обычная по тем временам идеологическая кампания. Не дошло до конца дело и с «Трехгрошовой оперой» – там же, в Театре Леси Украинки. А вот история с третьим несостоявшимся спектаклем была особенной, ее Давид Боровский вспоминал подробно:

«Когда Михаил Шатров написал пьесу “Шестое июля” с главным протагонистом Лениным (“Большевики” были о Ленине, но без Ленина), его вызвали к Фурцевой. Она говорит: “Пьесу должен ставить МХАТ, первый театр страны”. Шатров, естественно, стал возражать: это ведь был МХАТ до прихода Олега Ефремова, скажем, не в лучшей форме. Объясняет Фурцевой, мол, они такую пьесу сделать просто не смогут. “А кто сможет?” И он сказал, что есть только один режиссер, который справится блестяще, это Леонид Викторович Варпаховский. “Пусть будет Варпаховский, главное, чтобы премьера состоялась во МХАТе”. Шатров кинулся к Варпаховскому. А тот, как истинный мейерхольдовец, в Художественном театре ставить отказался, стал предлагать другой театр. “Нет, велено только во МХАТе”. Что делать? Леонид Викторович, когда он был в Ермоловском театре главным режиссером, с художником Володей Ворошиловым сделал тот самый блистательный и скандальный спектакль по пьесе Шатрова “Глеб Космачев”. Один из первых антисталинских спектаклей (год 1960), расколовший труппу театра и послуживший причиной ухода Варпаховского. Позже Ворошилов перешел на телевидение, и придумал ныне знаменитую программу “Что? Где? Когда?”. Вот ему-то Варпаховский и предложил: “Сочиним такой макет, который они обязательно зарубят”».

Любопытный ход: постановка отпадает по вине мхатовцев или, как называл их Булгаков, – «мхатчиков», неразрешимая ситуация благополучно разрешается. И они сделали замечательный по свободе изложения супрематический макет.

Настал день показа художественному совету театра. Пришли Кедров, Станицын, Ливанов – в то время руководители МХАТа. Варпаховский с Ворошиловым специально, для усугубления «сильного впечатления», поставили макет не так, как его ставят обычно, чтобы лучше видно было, а опустили прямо на пол. Старики посмотрели, пришли в ужас и предали все анафеме. Докладывают министру, что это