– У Ричарда Львиное Сердце мать была француженкой! Самое смешное, что она вышла замуж за англичанина, но Англия ей абсолютно не нравилась. Она даже подписывала указы: немилостивая королева ваша[10]. Вообще уникальная женщина Алиенора Аквитанская, и о ее красоте ходили легенды! Не зря она была королевой двух стран! Сначала вышла замуж за Людовика Седьмого и возглавила французский трон, а после перебралась через Ла-Манш к любителям овсянки и вышла замуж за Генри Второго. Такая вот история, – решила поделиться Сесиль.

Странно, но вся атмосфера дома и застолья такая домашняя, что я не замечаю, как летит время. Я сижу за круглым столом, ем клубничную тартинку, пью кофе и наслаждаюсь разнообразными байками. У меня даже аппетит появился, я словно смогла наконец расслабиться и перестать быть начеку.

Мое внимание привлекает картина, которая не висит, а стоит прямо на полу. На ней изображена женщина с книгой в саду. Она сидит за столом и делает вид, будто читает книгу, однако ее взгляд направлен в другую сторону, а выражение лица такое, будто она что-то внимательно слушает. Словно в кустах сзади кто-то спрятался и бесстыдно сплетничает, а она вникает в каждое пророненное слово. Сама девушка кажется мне смешно одетой: на ней головной убор, очень похожий на белый чепчик, и такого же цвета платье с горлом на пуговицах и длинными рукавами. Папи следит за моим взглядом и спрашивает у Августина:

– Новый шедевр в копилку?

И я наблюдаю метаморфозу. Августин из худого сгорбленного старика прямо на глазах превращается в пышущего жизнью мужчину. Глаза его сверкают.

– Да! Не поверишь, кого я нашел! Это же Мари Бракемон! – Он вскакивает со стула и ставит картину прямо на стол. – Женщина-импрессионистка! Она переняла стиль Мане, но без длинных мазков, без психологических пауз, а тонко и элегантно, очень по-женски. Ты только глянь!

И мы все смотрим на картину, хотя на самом деле меня восхищает далеко не она, а тот азарт и любовь, что горят в Августине.

– У нее очень интересная история, – поясняет Сесиль, – Мари вышла замуж за художника-гравера Феликса Бракемона. Она помогала ему в росписи фарфора и керамики, создавала эскизы для стенных декораций. Но в своем творчестве Мари не нашла поддержки у мужа. Феликс запрещал ей общаться с импрессионистами, с ревностью относился к успехам жены. Несмотря на просьбы сына и друзей, уставшая от постоянных упреков и критики мужа, Бракемон оставила в конечном итоге живопись, – грустно заканчивает она и тут же добавляет: – На ее месте я бы закончила отношения с таким закомплексованным эгоистом-супругом.

Я сразу же думаю о своей матери. Иногда все сложнее, чем хотелось бы. Или мы сами все усложняем.

– Картины Мари практически не встречаются в музеях, все расхватали частные коллекционеры, так что перед вами раритет! – не скрывая удовольствия, сообщает Августин.

Но я уже даже не смотрю на полотно, мысли о маме тут же приводят меня к Артуру. Возможно, если я вспомню, я смогу понять ее.

Я тихонько встаю из-за стола.

– Мне нужно сделать один звонок, – извиняюсь я. и испытываю благодарность, потому что никто не начинает допытываться, кому и зачем я хочу позвонить.

– Если тебе необходимо уединиться, можешь поговорить в моей комнате. Самая последняя дверь внизу по коридору, – добродушно предлагает Сесиль, и я готова обнять ее за чуткость.

Я так нервничаю, такое чувство, что сейчас бухнусь в обморок. В комнате Сесиль много розового, а еще в глаза сразу же бросаются балерины. Они повсюду! Несколько картин, миллион статуэток и даже светильники! Грациозные, тоненькие, гибкие, красивые. Даже странно, что девочка таких габаритов окружила себя именно ими. Я плотно закрываю дверь и делаю медленный вдох. Из кармана джинсов достаю одноразовый телефон и нервно кручу его в руках. Ловлю себя на мысли, что хочу услышать его голос. И увидеть…

Я решаю больше не тратить нервы на глупые переживания и звоню абоненту, записанному в телефонной книжке как «тот, кто тебе нужен», себя Марсель записал: «на всякий случай». Я закатываю глаза. Агент 007 – Марсель де Флориан.

В трубке появляются гудки, и у меня так сильно бьется сердце в груди, словно силится выпрыгнуть, а в ушах бьется пульс. Три гудка, и на том конце снимают трубку.

– Алло, – раздается хриплый голос.

И я теряюсь, молчу – так сложно выдавить из себя хоть слово, ком встает в горле. Фоном до меня доносятся звуки ударов и шум мужских голосов.

– Да, – повторяет Артур, и в его тоне проскальзывают нотки нетерпения.

Я тихо выдыхаю остатки воздуха и шепотом говорю:

– Это Адель.

Повисает пауза.

– Подожди секунду, – наконец просит он и, прикрыв ладонью телефон, кому-то кричит: – Андре, я выйду на пару минут!

– Я отвлекаю тебя? – неловко вырывается у меня. Не представляю, как вести с ним диалог, стеснение в груди мешает мне говорить.

– Не бери в голову, – спокойно отвечает он.

И я вновь молчу.

– Адель, – зовет он, и мое дыхание учащается: он назвал меня по имени, и оно прозвучало… шепотом, нежно, с трепетом. Хотя, быть может, мне просто показалось.

– Я не знаю, как начать этот разговор. Все как-то странно… – Слова звучат нескладно, и я начинаю на себя злиться. Что со мной не так? Почему я растерялась?

– Все нормально, – говорит Артур тихим добрым голосом, – тебе что-то нужно? Ты хочешь что-то спросить?

– Я хочу тебя увидеть, – вырывается у меня, и я зажмуриваюсь, – увидеть и поговорить.

– Когда ты свободна? – мгновенно спрашивает он.

Я подхожу к окну и открываю створку, холодный ветер бьет в лицо, и я вдыхаю полной грудью свежий воздух. Это действует успокаивающе.

– Если честно, я свободна сейчас. Я не дома, поэтому могу выйти в любой момент.

– А где ты?

– У Августина, это друг моего дедушки, долгая история, – поясняю я, и Артур хмыкает:

– Я имею в виду, где ты находишься территориально? Чтобы я мог подъехать.

Я замираю и взволнованно отвечаю:

– Ты сейчас приедешь? Ты можешь?

– Если ты поделишься со мной адресом, то да, – насмешливо говорит он, и уголки моих губ приподнимаются в улыбке.

– Я на улице Риволи, напротив сада Тюильри.

– Мне нужно минут тридцать, чтобы добраться туда. Встретимся около входа в сад.

– Это все происходит по-настоящему?

Артур на том конце тяжело вздыхает:

– По-настоящему.

– Тогда до скорой встречи? – Мне все же не верится. Должен же быть какой-то подвох, в моей жизни ничего не бывает так просто.