— Ничего не знаю, — отрезала дежурная, — мое дело маленькое. Приезжих не кладем.

— Щас положите! — неожиданно басом встрял парнишка, потерявший терпение. — А ну, нечего тут дурака валять! Человек помирает, а они со своим полисом! Задолбали! Где ваша хваленая клятва Гиппократа? Чтоб через минуту здесь был врач. Ясно?

— Вы мне тут не командуйте, — рассердилась нянька, однако все же, шаркая тапочками по бетонному полу, отошла к телефону и принялась куда-то звонить.

Парень отнес Валю на кушетку, аккуратно уложил. Женщина сняла с нее сапоги, расстегнула куртку.

— Все, дочка, сейчас доктор придет. Ни пуха тебе, ни пера, мы пойдем.

— Не уходите! — взмолилась Валя, вцепляясь в ее руку. — Они меня выгонят.

— Пусть попробуют, — проговорил парень с угрозой и громко, так, чтобы слышала дежурная. — Я завтра лично сюда заеду и проверю, что да как. Если что — на телевидение позвоню. Будет им скандальный репортаж.

Старуха смерила его уничтожающим взглядом и произнесла в трубку:

— Алла Николаевна! Спуститесь, тут роженица. Самотеком, с улицы. Да, скорее.

— Ну вот. — Женщина осторожно высвободила свою ладонь из Валиных пальцев. — Все обойдется. Главное, ничего не бойся и слушай, что тебе будут говорить. Счастливо.

Она последний раз погладила Валю по волосам, и они с парнишкой зашагали к двери.

Дежурная, ворча себе под нос что-то сердито-неразборчивое, не спеша, приблизилась к кушетке.

— Ишь, лежит, точно и неживая. Сильно болит, что ли?

— Очень, — сдавленно шепнула Валя.

— Дай-ка, гляну пока. — Старуха ловко оголила Валин живот, ощупала его холодными и шершавыми, узловатыми пальцами и покачала головой: — Много не дохаживаешь, дите-то совсем маленькое. Замужем?

— Нет.

— И сколько вас таких по Москве-матушке бродит! — Нянька укоризненно поджала губы: — Эх, девка, девка. — Ее пальцы опустились ниже, коснулись Валиного белья. Лицо старухи сделалось серьезным и мрачным. — Тьфу ты, напасть. Мокро. У тебя ж воды отошли, а ты молчишь, пропащая твоя душа!

— Какие воды? — не поняла Валя.

В это время в вестибюле появилась средних лет подтянутая женщина в синей медицинской форме.

— Что там, Михална? — спросила она звучным, грудным голосом, подходя к кушетке.

— Рожает, — старуха поднялась на ноги, уступая место врачихе, — воды уже отошли. Схватки через сорок секунд.

— Ну, значит, скоро станет мамочкой, — спокойно и даже весело проговорила докторша и мягко обратилась к Вале: — Девочка, давай расслабься, я погляжу, что да как.

— Полиса у нее нет, — сердитым полушепотом произнесла старуха, отходя к своему столу, — не москвичка.

— Теперь уж как есть. — Врачиха осторожно, но методично осматривала Валю. — Ну-ка, не напрягайся.

Та взвыла от боли.

— Так, — тон докторши утратил свою беззаботность, стал суровым и серьезным, — берем ее наверх.

Она отошла к столу, надавила на какую-то кнопку. Через минуту в дверь вбежали санитары. За это время дежурная успела снять с Вали куртку и брюки. Ее уложили на каталку, прикрыли простыней и погрузили в лифт. Врачиха нажала на третий этаж.

Наверху их ждал молодой, бородатый мужчина в шапочке, надвинутой до самых бровей.

— Яша, возьми девочку, — велела ему Алла Николаевна. — Она без карты, из документов только паспорт. Сейчас не до того, все потом. Боюсь, придется с ней повозиться.

— Понял, разберемся. — Бородатый игриво подмигнул Вале и приказал санитарам: — Везите во второй.

В маленькой, ослепительно-белой комнатушке, залитой ярким неоновым светом, Валю окончательно раздели, натянули на нее крахмальную больничную рубаху и переложили на высокую, блестящую кровать, со множеством каких-то замысловатых приспособлений.

Бородач присел рядом, приложил трубку к ее животу, тщательно выслушал, бормотнул что-то себе под нос и исчез. Вместо него у кровати возникла толстая, бесформенная тетка в огромных роговых очках.

— Дыши, — скомандовала она низким, прокуренным голосом, — как схватка приходит, так и дыши. Часто и неглубоко. Вот так. — Бесформенная разинула рот и наглядно продемонстрировала, как нужно дышать, напомнив при этом собаку, изнывающую от жары.

Валя послушно попыталась следовать ее примеру. Тетка кивнула и, казалось, потеряла к ней всякий интерес, отошла в сторону и принялась греметь инструментами в лоточке.

Боль все росла, достигая своего апогея. Валя перестала сдерживаться и то и дело громко и протяжно вскрикивала. Акушерка не обращала на ее крики ни малейшего внимания, продолжая заниматься своими делами. Бородатый не возвращался, и Вале сделалось страшно.

Вдруг про нее забыли, и она умрет здесь, совсем одна, без помощи?

— Мне плохо! — собрав последние силы, крикнула она акушерке.

— Этот нормально, — сонно ответила тетка, — кому ж хорошо, когда рожаешь? Ты дыши, дыши.

— Я дышу! — обозлилась Валя. — Где врач?

— Я здесь, — раздался голос бородатого, и тут же сам он появился у кровати. — Тебя как звать-то?

— Валя.

— Ну вот, Валентина, пора уже с тобой заканчивать. — Он снова прижал трубку к ее животу.

В коридоре за дверью послышался шум. Что-то оглушительно грохнуло, взволнованные, громкие голоса заговорили, перебивая друг друга:

— Где завотделением?

— Быстро, капельницу!

— Куда ее?

— В третий блок. Живо, что вы там копаетесь!

Потом раздался крик. В нем не было ничего общего с тем, как кричала Валя. У нее мурашки побежали по спине. Так мог кричать смертельно раненный дикий зверь — долго, протяжно, на одной высокой, захлебывающейся ноте.

Бородач тоже вздрогнул, оторвал трубку от Валиного живота.

— Я сейчас подойду. Марья Тимофеевна, ее уже можно на кресло. Пора. — Он поспешно вышел из комнаты.

Акушерка, не торопясь, принялась намыливать руки над раковиной. Делала она это жутко долго, Вале показалось, целую вечность. Потом так же долго толстуха натягивала перчатки. Наконец она приблизилась к Вале, держа ладони врастопырку.

— Перелазь давай, что ли, у меня силенок нет, чтоб тебя тягать. — Тетка кивнула на сверкающее кресло, стоящее неподалеку от кровати. Валя, кряхтя и постанывая, перебралась на него, акушерка привязала руки и ноги.

— Ну, теперь давай, тужься.

Снова послышался дикий крик, еще страшней прежнего — сейчас он доносился не из коридора, а из-за стены, отделяющей соседний блок.

— Эвона, как орет, — заметила акушерка и поежилась, — будто режут ее. — И, спохватившись, строго повторила: — Ты тужься, тужься.