— Ух ты, — сказал Сеня, рассматривая узоры. — Это не золото, сплав… Хотя, подожди, похоже.

У парня горели глаза. Анька ликовала. Она придвинулась к Ветрову, поправила волосы, так, чтобы они рассыпались по плечам, и сказала:

— Вот я и думаю, надо же Ирине Алексеевне отдать? Как ты считаешь?

Сеня повернулся, перед ним, почти вплотную, оказалось Анькино лицо, и он отпрянул назад.

— Да, конечно… — сказал Ветров, и протянул ей амулет.

— Нет, нет… Пусть останется у тебя. Отдай сам Ирине Алексеевне. Или, если хочешь, оставь себе, — ответила та. Глаза ее светились в темноте, как у кошки.

— Даже в мыслях такого нет! Все находки принадлежат институту, тем более, такие ценные! Хорошо, я сам передам. У тебя все?

Анька растерялась. В ее фантазиях этот разговор должен был закончиться по — другому. Ей казалось, он будет тронут ее отношением, тем, что она по собственной воле подарила ему кусок золота. А он… Что ж, надо идти до конца.

— Ну, у меня есть еще кое — что… — сказала Анька, и начала расстегивать пуговицы рубашки.

Сеня вытаращил глаза.

— Ты чего, совсем? Прекрати! Уходи отсюда!

Сеня отвернулся, Анька застыла в растерянности. У нее еще теплился последний уголек надежды.

— Сеня, я… — начала она.

И тут он неожиданно вспомнил, откуда ее знал. Это же младшая сестра Славки, парня из их футбольной команды. Она частенько приходила смотреть игру. Только этого ему еще хватало — разборок из-за нее.

— Аня, иди отсюда. И больше никогда так не делай. Поняла? — Голос его был очень жестким.

Сажина быстро застегнула рубашку, и ушла, бросив на прощание короткий взгляд. Глаза ее потухли.

Амулет остался лежать на спальнике. Сеня сунул его в карман, и вышел вдохнуть свежего воздуха. И тогда, узнав, что Алиса до сих пор не вернулась, он по — настоящему забеспокоился.

Глава 13

Алиса шла по песчаной дороге вперед. Слезы потоками лились из ее глаз. Она плохо понимала, куда идет. Ее не пугало, что скоро стемнеет, как это было бы в ее обычном состоянии. Ей хотелось идти так до бесконечности, пока ноги не подкосятся. Тогда она упадет без сил. И все. Как ни странно, эта была единственная мысль, которая крутилась у нее в голове. Это всё. Всё. Снова все разрушено, люди, которым она верила, которых любила, стали чужаками. Всё. Ей больше не за что ухватиться, она словно летит в бездну, на дне которой из костей выложено: «ВСЁ».

Сумерки становились плотнее, на землю опустилась прохлада. Тишину разбавляло лишь мерное стрекотание кузнечиков. Алиска перестала всхлипывать и огляделась. Она стояла посреди степи, на проселочной дороге. Одна. Девушка поежилась. Надо возвращаться, подумала она. И от этой мысли заныло внутри. Нет, только не сейчас. Даже темнота пугала ее сейчас меньше, чем встреча с ними. Еще не хватало, чтобы они увидели ее заплаканной, и начали жалеть. Алиса вздохнула и пошла вперед. Взгляд ее упал на заброшенный дом. В выбитых окнах сияла чернота. Дом поманил ее. Она чувствовала ужас, запах опасности, но сейчас ей это нравилось. Ей нечего терять, все разрушено. ВСЁ.

Внутри было темнее, чем на улице, но Алиса смогла разглядеть убогую обстановку. Разодранный диван с торчащими пружинами, старое трюмо с обломками зеркала, кривая полочка на стене. Девушка включила свет, и, к ее удивлению, загорелась тусклая лампочка. Над каменной печью она увидела полку с фарфоровой посудой. Белые тарелки и граненые стаканы были со сколами и со следами застарелого жира. Видимо, поэтому до сих пор никто ими не заинтересовался.

Алиса взяла одну тарелку и с силой швырнула ее в стену. Ей понравилось. Она бросила еще. Горячая волна жара пробежала по ее спине. В ход пошла остальная посуда. И от каждой разбитой тарелки или стакана, Алисе становилось легче. Посуда закончилась, но девушке было мало. В ней бурлили ярость и мощь, и ощущение собственной силы.

Девушка прошлась по малюсенькому домику, и увидела в углу метлу, точнее то, что когда — то ею было. «То, что нужно», — подумала Алиска, и стала размахивать палкой, колотить по стенам и мебели. От удара по трюмо дубина сломалась. Тогда Алиса пнула стол. Он опрокинулся набок. Она стала с силой обламывать ножки. Потом перевернула стол на столешницу. Пнула по торчащей ножке, потом по второй. Та не поддавалась, Алиса пнула сильней, не рассчитала, и упала на пол. Колено, голень и обе руки приземлились прямо на осколки. Алиска взвыла, аккуратно встала, и начала вытаскивать кусочки стекла и фарфора из ноги и ладоней. Ей было больно. Но только эта боль помогла ей прийти в себя.

Она снова плакала. Ей стало себя жалко.

***

— Ну что ты там возишься? Поехали уже! — кричал парень в косухе металлиста, плюхнувшись на переднее сиденье старенького Жигуля. Он был пьян, как и его друзья, один из которых сидел на заднем сиденье, а другой был за рулем и пытался вставить ключ зажигания.

— Слышь, Купец, батя машины не хватится? — спросил тот, что был на месте водителя, с хриплым голосом. — А то я с участковым виделся недавно, соскучиться не успел. — И он засмеялся над собственной шуткой.

— Не хватится, он тоже на грудь уже принял, за баян возьмется, — ответил Купец. Сегодня они отмечали его день рождения. Мать по этому поводу не пожалела самогона. А после него душа всегда просит праздника.

Машина стояла возле деревенского клуба. Дискотеки сегодня не было, что очень разочаровало пьяную компанию.

— Поехали в Осинцево! — предложил именинник.

— Да там и клуба — то нет, че там делать? — Возразил Вадик — парнишка в берете со значком «ВДВ». Он недавно вернулся из армии, и еще ни дня не был трезвым.

— Там зато бабы красивые! — Сказал Купец.

— Нинка, как картинка, с фраером гребет!.. — Затянул вэдэвэшник.

Машина завелась, и виляя, поехала по проселочной дороге. Мужчина за рулем был старше остальных. На руке его красовалась непонятная татуировка. Еще пара наколок, побольше, пряталась на спине и груди, под тельняшкой. Он был молчалив. В силу характера, или, может, причиной тому был его хриплый голос. Говорят, он в тюрьме голос потерял, во второй срок. Ребята звали его дядя Юра.

Жигуль ехал по Осинцево. Из машины раздавались крики и смех. Любопытные жители деревни выглядывали из окон, некоторые выходили на улицу, и возвращались домой. Дом Культуры второй год был закрыт.

— Ну что, девки — то попрятались, — прохрипел старший. — Может, остановимся, выпьем по рюмашке?

— Да, давайте!