Дурачились на природе вне замка, Антуан показывал приемы гольфа, Петр похвально схватывал и совершенно уже отвлек. Приехала Люси, категорически обратная вчерашней: миниатюрная юбочка и смелая кофта демонстративно опекали совершенства, Жиро сделал дежурные, по вероятию, комплименты. Впрочем, держалась женщина не особенно вольно, что показательно не имело отношение к облику — наверняка, держала вчерашняя претензия к Тащилину. Тот разумел и не стал пользоваться обиняками: подошел к столику пить воду, Люси сидела здесь одиноко — Мари спорила с Жиро относительно патта, друг по ее мнению опрометчиво ставил кисть.

— Однако погодка… — сообщил Тащилин и смешно почесал нос. — Ну так я поставил вчера мессу. — Упер в прелесть скоромный взгляд. — Говорить мнение теперь не стану, а поступим следующим образом. Я дам вам в свою очередь послушать одну вещицу, затем кое-что расскажу. И вы все поймете — в этом я не сомневаюсь ни на йоту. То есть вот что, я во Франции пробуду еще неделю, выбирайте время, когда приедете в Амьен. Собственно, я вам сейчас телефон и адрес накалякаю.

Люси нерешительно потупилась:

— Но я не знаю, у меня существуют какие-то дела…

— Не глупите. — Тащилин начеркал на листке знаки, непререкаемо подал. — Вот.

Люси взяла, безвольно взглянула, обреченно подняла взгляд:

— А вы слушали…

— В той комнате, не беспокойтесь. — Тащилин улыбнулся, должно быть, воскресив происшествие: — Надеюсь, я перепугал Антуана.

— Но как вы вошли? Мари стережет ключ.

Петр отмахнулся:

— Заурядное препятствие. И потом, вы же недаром указали мне дверь… — Несколько скомкался, но расправился не пережив мгновение. — Мне любопытно — чье имя принадлежит фигуре, которая стоит на рояле, где играла Мари?

— Странно, я подумала, что вы должны знать. Святой Игнатий.

— Лойола, основатель ордена иезуитов? Хм… — Он хмуро воззрился и твердо заверил: — Вы очень юно выглядите.

Люси посмотрела на Тащилина въедливо, взгляд зажегся, и даже ноздри шелохнулись.

— Это комплимент или хотите услышать мой возраст?

— Очень даже не против услышать.

— Видеть такого рода любознательность неделикатной я считаю глупостью, тем не менее к кокетству склонна. Сообщу так — я родилась в год Быка. Собственно, мы с Мари ровесницы. — Здесь же пожухла, произнесла где-то безвольно: — А вы… — и сомкнула губы, по всему видать, не находя… а может, опасаясь оценочного слова.

* * *

Антуан очнулся. Свирепая ясность и пустота головы — кажется, ничего подобного прежде не случалось. Этот странный холод и напряженность кожи. Он же профессионально разбирается в ощущениях, а тут что-то не то: не желание, не страх, не позыв — нечто желеобразно недурственное. Перебирал: удобные халявы мечт, неуловимые ощущения дремы, волшебные де жавю — нет, не подходит. Выбралась и одолела внезапная мысль: разрушается конструкция жизни. Вместе пришло близкое — страх, даже посетила кратковременная надежда: ориентация, выходит, присутствует — в зачет. Зашевелились мутные куски образов: Мари, освященная интимным светом Луны тропинка, весело сморкающийся Тащилин. Вздохнул — подтверждение жизни, опять профит. Пойдем конкретизировать. Софа, спальная комната, он лежит, — вероятно, надо что-то совершить. Повернул голову, озарился скаредным освещением высокий потолок, дальше туманное пространство. Что это, с чем сравнить? Ага, возрос холод — знак, похоже, приходим в себя. Потребовалось движение, Антуан резко повернулся. Свалился.

Попытался подняться, какие нелепые движения, ерунда абсолютная. Непригодное, незнакомое существо, помотал головой, стряхивая наваждение… Вдруг понял, что стоит. Но почему на четвереньках? Нет-нет, так не годится. Двинулся… Окно. Приблизился. И вдруг в замутненной, уныло блестящей поверхности появилось морда. Рога. Антуан съежился — напрочь отсутствовал испуг…

Он сидел на канапе, била дрожь. Полчаса назад, это жуткое превращение. Нахальное чувство: происшествие не было сном. Сходит с ума? Посмотрел на руки — обыкновенные, только пальцы, длинные, изящные, конвульсивно вздрагивают. Антуан с опаской встал, получилось. Подробно огляделся, все как обычно: рабочий стол с монитором, рядом нелепое бюро с фигурками, шкатулочками и прочей мелочью, дань капризам Мари, окно в полстены, створка на балкон чуть приоткрыта и занавеска печально шевелится… — напротив вечно распахнутая дверь в гардероб. Он в кабинете. Тело обмякло, веки устало сомкнулись — фу-у… Мимолетно напряглось: черт подери, но он находился в спальной!.. В ванной тщательно вспоминал.

Вчера ужинали у Мари. Она имела журфикс, принимала в поместье, Петр был привычно интенсивен, болтлив, держался свободно и добротно (странная вещь, переменчиво говорливый Антуан последнее время был скован в присутствие русского и неумеренно тараторил тет-а-тет с Мари — компенсация?). Красочно рассказывал о Китае: «У них верное будущее».

— Азиаты деловиты, — подтвердил Анри Лаваль, коллега и партнер Жиро по гольфу (помимо троих уже знакомых, он с супругой составляли ужин), — начиная от искусства, заканчивая мафией… — Собственно, он и задал тему — недавно приехал из Камбоджи.

— Особенно это касается секса, — подтвердила Вивьен, по тону и острому взгляду на мужа нельзя было определить — подначка либо констатация.

Мари незамедлительно устроила косой взор на Антуане:

— Мы так давно нигде не были.

— Мы есть, Мари — нигде это везде.

— Ты чересчур извилист.

— Тем самым ты настаиваешь на Мадагаскаре? Но там теперь непредсказуемый курс.

Женщина результативно надула губки:

— Как мило… Ты, кажется, намерялся сегодня наклюкаться.

— Приезжайте к нам, — простецки пригласил Петр.

— Очень даже, — двусмысленно подпустил Жиро, вкусно рассматривая бокал с коньяком, — и мы еще посмотрим, кто пуще пьет. Я лично ни под каким предлогом бросать занятие не собираюсь.

Петр потворствовал:

— Особенно если задаться вопросом — зачем?

Кофе подали в бельведер, осенние вечера в Пикардии так пригожи: точная прохлада, преданный шелест каштанов, беседы певчих дроздов. Петр усердно рассказывал политические анекдоты, которые вызывали ничуть не смех, но жгучий познавательный интерес. Гуляли по рокарию, беспорядочно и нужно разбавленному самшитом, потом вдоль канала, Тащилин вступил в напрасные переговоры с ночным перевозчиком на длинном каюке с доисторическим фонарем на носу (глядя на него, почему-то становилось зябко). Долго прощаясь с Лавалями, Петр оставался ночевать, дождались ворчания таксиста — Вивьен категорически не желала расставаться.

Мари не была расположена спать, изъявила желание любоваться Луной, настояла на некой сокровенной поляне в парке.

Жиро капризничал:

— Но мгла.

— Она и существует для светлых чувств, — был ответ.