Женя вскинулась на жесткой лежанке и оторопела, обведя взглядом убогую спальню. Она не помнила, как очутилась на топчане, а память упорно не желала возвращать ее к этому мигу. Вместо того ей снова и снова вспоминался ужасающий вид широченной спины с множеством свисающих, подобно пелеринам странного плаща, жировых складок. Евгения постаралась отогнать явившуюся взгляду картинку: толстенные, как у слона, ноги с когтистым птичьим оттопыренным назад пальцем вместо пятки.

«Наверное, я спала, и это мне приснилось», – попыталась успокоить себя девушка. Версия, конечно, многое объясняла: тревоги и опасности прошедшего дня могли вызвать в недрах мозга такие странные завихрения, что и вовсе можно было с головой поссориться.

«Кажется, в этом сне Бастиан читал мне стихи. Какую-то такую довольно жуткую поэму. А значит, что может быть проще, надо вызвать его и спросить! Постой, – Женечка одернула себя в последний момент. – А если не читал, если это только часть сна? Я буду выглядеть полной дурой. – Она встала, поправила сползающую с плеча лиловую шелковую сорочку. – Ну, не полной, вполне стройной, но все же дурой! Счастье, однако, что здесь нет зеркала, должно быть, выгляжу я сейчас устрашающе, под стать Брунгильде. Каким-то образом нужно вновь превратиться в высокородную даму и потребовать теплой воды».

Она подошла к окошку бойницы, за которым жил будничной гарнизонной жизнью двор крепости. Слышались людские голоса, ржание коней, глухие удары топора, бряцание оружия. Евгения выглянула. По ту сторону бревенчатой стены до нее никому не было дела. Почему-то это огорчило Женю, хотя она понимала, что в принципе такое положение дел должно ее радовать. Как говорил на инструктаже этот несносный Лис: «Чем тише, тем живее». Она вновь поглядела во двор, усыпанный песком. Сейчас желтоватого покрова было уже почти не видно, затоптанный, разнесенный по всей округе, он лишь кое-где еще лежал тонким слоем на утрамбованной сотнями ног земле.

«Стоп. Песок! Здесь же не лед, а значит, нет никакой необходимости посыпать двор песком. А он лежит…».

Память услужливо вытащила ей нужное воспоминание: Фрейднур, едва не угодивший ночью под взбеленившегося скакуна. Он стоял там, – девушка точно вспомнила это – неподалеку от ворот. Стоял, точно пришибленный, и глядел на землю, на этот самый песок.

«Он что-то там увидел. Нечто такое, что вызвало удивление бывалого воина. Интересно бы выяснить, что!»

Женя задумалась, пытаясь сообразить, как лучше организовать встречу с десятым сыном храброго папаши Зигмунда и как сформулировать вопрос, чтобы не выдать заинтересованности.

Конечно, после чудесного спасения от незримого дракона могучий норманн смотрит на нее с почтением и трепетом, но любое неосторожное слово может разрушить созданный его воображением ореол. Прежде всего, следует позаботиться о внешнем виде. Племянница могущественного Инсти, повелителя незримых драконов, благородная дама не может выглядеть как ведьма перед сожжением. Она собралась с духом, приосанилась, напуская на себя вид раздосадованной принцессы после ночевки на горошине и, чуть приоткрыв дверь, крикнула:

– Эй, умывание сюда! Поживее! Да позаботьтесь, чтобы вода была не слишком горячей! Давайте, пошевеливайтесь!

«Как-то неубедительно получилось, – вздохнула Женя, вспоминая грозный рев Брунгильды. – С таким-то уж точно не поспоришь».

Она стала переодеваться, досадуя, что попала во Францию сейчас, а не десятью веками позже, и местным солдатским женам – портомойкам и стряпухам – никак не объяснить, в чем заключаются обязанности камеристки.

Когда в коридоре раздались тяжелые шаги, Женя едва успела одеться, и потому, как только заскрипела дверь, гневно бросила:

– Стучаться не учили?

– Н-нет, – раздался за ее спиной смущенный голос Фрейднура. – Я тут вот это. Вода, это, теплая. Сейчас Эмма принесет таз и этот, ну, ковшик, в общем… – Северянин поставил на пол деревянную бадью, почти до краев наполненную водой, над которой поднимался чуть заметный пар.

У Евгении часто забилось сердце. «Вот же он, надо спрашивать, не пропустить момент. Но как подойти к нужной теме?»

– Вода чересчур горячая, – капризно произнесла девушка.

– Пока Эмма, ну, того, искать будет, уже, глядишь, и остынет, – борясь с косноязычием и робостью, выдавил Фрейднур.

«Значит, время есть, пусть и немного. Но как же заговорить о том, что он видел сегодня ночью? В лоб о таком не заговоришь…»

– А я это, ну, хотел спросить, если только можно…

– Спрашивай, – милостиво разрешила Женя.

– У тех незримых драконов на лапах сколько пальцев? Четыре или три?

Невеста герцога Нурсии представила среднестатистического дракона.

– Четыре.

– О, как оно! – сын Зигмунда запустил пятерню в густую, почти совсем белую шевелюру, словно проверяя, на месте ли голова. – А так оно выходит, что не так. Если оно не так, то значит, оно и не оно вовсе.

Женя слегка опешила от столь впечатляющего обобщения, но без промедления бросилась в атаку:

– Если бы оно не оно, то оно и не может быть. Это и коню понятно. Но ты мне о другом скажи. Сегодня ночью во дворе ты видел следы. Даже не пробуй мне солгать, я точно знаю, что видел.

Конечно, это было лишь догадкой, но вполне обоснованной, и по тому, как при звуке ее слов изменилось лицо сурового воина, Женя поняла, что угодила в точку.

– Ага, – выдохнул бородач, удивленно распахивая василькового цвета наивные глаза потомственного бойца. Если прежде у него и были некие сомнения в чудесной природе спасительницы, сейчас они растаяли, как последние пряди утреннего тумана. Никому на свете Фрейднур не рассказывал об увиденных ночью следах, не желая насмешек, будто дракон своим чертовым хвостом вышиб из него последний ум. А эта девушка – нет, какая уж там девушка – небесное создание – знала о его тайне все, будто ночью стояла рядом с ним!

– Видел, молодая госпожа, – переходя на сдавленный шепот, торопливо проговорил Фрейднур, – совсем как у птицы, но огромные и трехпалые. Два когтистых пальца вперед и один назад. Во дворе были. А потом вдруг раз – и не стало.

С тех пор как франкский правитель Хлодвиг счел политически целесообразным принять христианство, по всей территории владений – его собственных и его потомков – начали появляться уединенные крепости-монастыри. В этих укрытых от праздных глаз обителях самые отчаянные духовные воители, не щадя волос на макушке, вступали в непримиримый бой с прародителем зла и бесчисленными легионами его незримых приспешников.

Правда, смысл борьбы с невидимым врагом был очевиден далеко не всем. Еще совсем недавно кесарь милостью Божьей Дагоберт весьма нелестно отзывался о желании воителей божьей гвардии присоединить к владениям монастырей как можно больше земных угодий. Как будто не понятно, что здоровый дух может обитать только в здоровом теле, а для поддержания телесного здоровья нужно обильное питание?! Впрочем, что там монастыри с их угодьями, он и сидящего в Риме понтифика числил лишь одним из многих епископов, а отнюдь не главой всего христианского мира!