Все изменилось год назад. Дарья без предупреждения явилась домой со всеми своими чемоданами, бросила вещи в прихожей, а свое тело водрузила на кровать в спальне и велела ее не беспокоить. Маняша и не собиралась. Она не нарушала личного пространства матери и вообще не лезла в ее жизнь. Захочет рассказать, в чем дело, расскажет.

Оказалось, Дарью уволили с теплохода. Точнее, перевели из официанток в кухонные работники. Но Машина мама не хотела убирать грязные тарелки, а желала по-прежнему их подавать, фланируя между столами в коротеньком платьице, фартучке с оборками и кокетливой кружевной наколочке. Но директор ресторана решил, что Дарье пора дать дорогу молодым. Мол, та уже не справляется, работает медленно, да и привлекательность подрастеряла. Богатым посетителям нравится, когда их обслуживают хорошенькие девушки с точеными ножками, а не морщинистые бабы с варикозом.

– А мне ведь еще и пятидесяти нет, – всхлипывала Дарья.

– Разве? – удивилась дочь.

Мать шикнула на нее и продолжила причитать.

– Найдешь другую работу, чего ты? – пыталась успокоить ее Маняша.

– Какую? В официантки я, видишь, уже не гожусь.

– Есть и другие профессии.

– Но я ас в этой. У меня стаж почти двадцать лет. И вранье, что я не справляюсь. Бегаю, не хуже молодых.

– Мам, твоим ногам на самом деле пора бы уже отдых дать.

– И работать смотрителем биотуалетов? Сидеть на стульчике, принимая мелочь и выдавая бумагу для подтирки задниц?

– Давай я тебя в наш институт устрою?

– Кем?

– Не знаю пока. Спрошу, кто требуется.

– Может, официанткой? – оживилась Дарья.

– У нас столовая самообслуживания.

– Я на кассе сидеть могу.

– Я поспрашиваю. А ты пока отдыхай.

Но в институтскую столовую, как назло, требовалась только посудомойка. Маняша и предлагать матери эту вакансию не стала.

Работу мать через пару месяцев все же нашла. Устроилась продавцом в отдел восточных сладостей. Ей нравилось. Там вкусно пахло, можно было полакомиться лукумом и пахлавой, пококетничать с покупателями. Но через полгода Дарью уволили, чтобы ее место за прилавком заняла двадцатитрехлетняя хохлушка, без регистрации и даже медицинской книжки. Естественно, заполучила она место, переспав (очевидно, не один раз) с хозяином.

Так Дарья и мыкалась, работая то здесь, то там. Откуда-то ее увольняли, но часто она уходила сама. Однажды психанула, собрала манатки и снова уехала на Кавказ, как когда-то в молодости. Сказала, не вернусь, но уже через две недели оказалась дома. И там не нашла себе применения. Захандрила. Засела в квартире и решила всю себя посвятить дочери. Думая, что недодала ей заботы и внимания в детстве, оттого и выросла ее Маняша чудно`й и холодноватой. Но что, если сейчас вывалить на нее все запасы нерастраченных чувств и эмоций? Долюбить! Наверняка выправится доченька.

Дарья очень старалась. Маняша тоже. Ей важно было не показать матери, что участие той в жизни чада запоздало на пятнадцать, а то и двадцать лет. Кто-то скажет, ложка дорога к обеду. Но Мария думала, что лучше поздно, чем никогда. И принимала заботу, пусть иногда и стиснув зубы. Вот, как сегодня, например. Ей не хотелось макарон. Дыни – да. Но раз дыни нет, то она съела бы творог или йогурт и фруктовый салат.

Помыв руки и переодевшись в халат, Мария прошла в кухню. Мама накрывала на стол. Выставляла стаканы с морсом, салат из овощей и тарелки с макаронами.

– О, паста болоньезе! – постаралась изобразить восторг Маняша.

– Это макароны по-флотски с кетчупом, – улыбнулась мать. – В детстве ты их любила.

Дарья ошибалась. Маша с удовольствием ела спагетти с сыром или яйцом. А если давали с фаршем, то тщательно выбирала мясные комочки. И просто добавляла к макаронам кетчуп.

– Мам, в твоем роду аристократы были? – спросила Маша, подцепив на вилку несколько макаронин. Они не сильно раскисли и вполне были пригодны к употреблению.

– Мои родители – москвичи в первом поколении. Лимитчики. Какая аристократия? – фыркнула Дарья.

– В провинции проживало много знатных людей. Не все же в столицах…

– Наверное. Но мы к ним отношения не имеем.

– А что о папиной родне скажешь?

– Он москвич в четвертом поколении. Но бабку-то с дедом ты же помнишь? Обычные работяги.

– А прабабка Крестовоздвиженская?

– Знаменита лишь благозвучной фамилией. Дочь подкидыша, а вела себя так, будто царевишна.

– Может, так и было. Мы же не знаем, кто оставил младенца на ступеньках церкви.

– Глупости это все, – отмахнулась Дарья. – И с чего вдруг ты завела этот разговор?

Маняша рассказала о картине. А о Михаиле решила не упоминать. Мать и так не дает ей покоя вопросами о мужчинах и советами, где с ними можно познакомиться. Если она узнает, что сегодня к ее дочке в парке подошел весьма привлекательный и подходящий по возрасту кабальеро, то одними советами не обойдется, придется прослушать целую лекцию «Как соблазнить красавца-мужчину».

– Покажи мне эту картину, – попросила женщина, выслушав дочь.

Маша сходила за планшетом, нашла в Интернете каталог работ Кон-Невского и открыла страницу с портретом княжны Анненковой.

– Совершенно на тебя не похожа, – покачала головой Дарья.

– Я тоже сначала так подумала, а потом присмотрелась к отражению.

– Хм… Да, в профиль что-то есть, но… – Она отдала дочери планшет. – Это смешно! Вот у нас на теплоходе был матрос. Копия Моны Лизы! Да, да, матрос. Мужик! И нос, и улыбка, и даже волосы. Только он их в хвост забирал.

– Бывает же такое!

– И странная какая-то картина. Дама в шикарном платье и с высокой прической, а стоит посреди какой-то халупы.

– О, это художественный прием, – Маша рассказала историю создания портрета.

Дарья нахмурилась. В ее светло-карих глазах появилась задумчивость.

– А ну-ка, дай сюда планшет. А я-то думаю, что мне таким знакомым кажется!

– Профиль?

– Ой, да нет же… – Она отмахнулась. – Я видела фотографию этой женщины. Только в другом костюме, с другой прической – короткая стрижка и челка волной, а не эти букли. Да и интерьер был другой…

– Где ты видела ее?

– У деда, Федора Ивановича. Твоего любимого старьевщика и очумельца. Я в детстве тоже любила к нему приезжать. Столько в его доме всего интересного находилось.

– Да, всякие штучки-дрючки.

– Если ты о приборах всяких, то меня они не волновали. Больше открытки, фотки, рисунки всякие. У него в обувных коробках столько всего лежало.

– Он и это по помойкам собирал?