– А почему Он не спас Себя Самого? – спросил отец Николай. – Почему не испепелил распинавших Его? Не ради ли сотника, исповедавшего Его при кресте, и жены Пилата, прославленной в лике святых?

– У Христа был Крест… – неуверенно сказал я.

– А у тебя есть свой, – ответил мне владыка. – И у Троши тоже свой Крест. Потому что нет любви более той, когда кто-то отдает жизнь свою за други своя…

И я вдруг вспомнил один из семинарских вечеров и Трошу, рассказывающего мне:

– Я уж и так просился, чтобы меня на войну взяли! А тятька мне все: сиди, мал ишшо, убьют-де меня, Тихона, Савку, Володьку – кто за бабами присмотрит? Девять годков-то мне было. И что толку? И с японцем не повоевал, и ближних схоронили: тятьку, Тихона, Савку да Володьку в Маньчжурии, а мамку с сестрами – как после войны в зиму напасть какая-то на станицу зашла. Полсела перемерло, я и сам захворал, да сдюжил.

– Неужто ты и смерти не боишься? – спросил я его, а он так хитро прищурился и отвечает:

– Раньше, брат, боялся, а с тех пор, как бабу попробовал, так и не боюсь. А что еще нужно казаку? Судьба у нас такая, где враг на Русь кинется, там все по полям могилки казачьи…

И тогда я принял решение…

* * *

– Мне кажется, я бессовестно вас использую, – сказал Спиридонов. – Но мне хочется узнать, чем все закончилось. Может, мне стоит провести вас до дому?

– А вы дорогу обратно найдете, в чужом-то городе? – улыбнулся Ощепков. – Нет уж, я доскажу, и вы пойдете. Да и живу я недалеко, а осталось-то всего ничего. Видите лавочку? Давайте присядем, что ли?

Спиридонов кивнул и сказал, подходя к лавочке:

– Надеюсь, вы не отказались от мести?

– Отказался, – ответил Ощепков. – Но что менял мой отказ? Мне предстояло защищать свой дан, и я был уверен, что против меня выставят тоже Иошидори Ямаду. Если у Троши против него были шансы, то у меня их было куда меньше. На первый взгляд.

Видите ли, учился я прилежно не только в семинарии и Кодокане. Я старался максимально узнать жизнь в Японии. Узнать, как живут и чем дышат японцы. Я жадно, как губка, впитывал все, что мог узнать. Вам знакомо имя Хаясидзаки Сигэнобу?

Спиридонов отрицательно покачал головой.

– Это один из древних учителей фехтования, создатель школы иайдо. Всю его родню убил один из мастеров фехтования, и юноша поклялся отомстить, убив его в честном бою. Но его противник был лучшим фехтовальщиком Ямагата, если не всего Нихона, а сам Хаясидзаки был всего лишь юношей. Поняв, что никакими тренировками он не сможет достичь того, чтобы превосходить врага в умении, Хаясидзаки сосредоточился на одном-единственном движении – извлечении меча из ножен. В итоге он убил врага еще до того, как тот успел обнажить свой меч.

– И чем вам помогла эта история? – удивился Спиридонов.

– До моего испытания оставалась неделя. На следующее утро я набил большой парусиновый кранец мокрым песком – вес куля получился примерно равным весу Ямады – и приступил к тренировке. Мне всего лишь надо было выполнить любой бросок через себя до того, как Иошидори применит уммэй-джимэ, и сделать это так, чтобы уммэй-джимэ мог применить я сам.

Как вы понимаете, мне это удалось. Вы знаете, что такое уммэй-джимэ: попытка высвободиться из этого захвата ведет к дальнейшему удушению, и чем больше противник пытается, тем больше приближается к смерти. Я видел, как жизнь уходит из глаз Ямады, я понимал, что эта жизнь сейчас примкнула к моим пальцам, к сгибу локтевого сустава…

И когда борьба уступила место принятию своего уммэй, я отпустил захват. Ему не понадобились реанимационные действия – Ямада был все еще в сознании, лишь ослаб настолько, что не мог встать сам. Но это был еще не конец.

На церемонии посвящения присутствовала пресса. Обычно эта церемония очень праздничная, но на этот раз было впечатление, что кого-то хоронят. Никакой радости, никакого веселья, хотя посвящали не только меня. К тому же в зале было много белого в оформлении. Белый в Японии – цвет траура, как у нас черный. Меня посвящали четвертым, последним, и сделать это решил сам Дзигоро Кано. Настоящий дзюудоку – едва я его увидел, как сразу понял: он не сдался. Такой не сдастся никогда.

Он обвил поясом мою шею и начал стягивать. Медленно, словно бразильская анаконда, и столь же сильно. Но я знал, что так и будет, и… Вас Фудзиюки учил этому?

– Конечно учил, – кивнул Спиридонов. – Напрячь мышцы шеи, втянуть кадык, дышать через нос, и коротко, по маленькому вдоху… да только выходило у меня плохо, я же курю, через минуту кашлять начинал, а потом у меня в горле такой вкус оставался, будто я пепельницу с окурками проглотил.

Ощепков улыбнулся, но без злорадства:

– Незабываемые, должно быть, ощущения… Как хорошо, что я не курю.

Я стоял и ждал, когда он отпустит, а он старался натянуть все сильнее, сильнее. А я не давал ему этого сделать. Это тоже была борьба, без бросков и подсечек, но борьба. У меня темнело в глазах, вскоре перед глазами заплясали сверкающие точки…

А потом я услышал, или мне показалось, тихий голос, обращенный к Дзигоро Кано:

– Вы слишком долго тянете, Кано-сэнсэй. Это же ритуал, а не убийство, а вы учитель, а не палач! Не позорьте свое имя, отпустите. Он достоин.

Голос мне показался похожим на голос Фудзиюки. Может, конечно, почудилось. Но Дзигоро Кано отпустил и с нескрываемым сожалением объявил меня дзюудоку.

* * *

– Однако же за друга своего вы не отомстили, – задумчиво проговорил Спиридонов.

– Я – нет, – согласился Ощепков. – Но есть некто, кто отомстил.

– Кто же?

– Вы в него не верите, – улыбнулся Ощепков.

– Самоуспокоение… – пробормотал Спиридонов. – Всего лишь самоуспокоение. «Его Боженька наказал…»

– Смотря что считать наказанием, – ответил Ощепков. – Конечно, мне достаточно было бы подождать несколько секунд, чтобы Ямада был мертв – но что мне или Троше до его смерти? Вернет это жизнь Троше? Нет.

Но такое решение кое-что все-таки изменило, Виктор Афанасьевич. Вы, конечно, не знаете, но Иошидори Ямада с восемнадцатого по двадцать пятый был заместителем начальника контрразведки группы войск в Маньчжурии. Он был на короткой ноге с военным губернатором Приморья, японским, вестимо. А еще – он был другом дзюудоку и кинопрокатчика Ощепкова.

– Другом? – удивился Спиридонов.

– Он сумел стать мне другом, – подтвердил Ощепков. – Он нашел в себе силы признать свою неправоту. Он, самурай и сын самурая, пришел ко мне с катаной и белой повязкой на лбу и сказал, что сожалеет о смерти моего друга. Что понимает, что поступил дурно, и готов смыть свою вину кровью, если я велю ему.

Я велел ему жить и делать карьеру. Так я и подружился с молодым и перспективным офицером японского Генштаба. Знаете, это неочевидно, но благодаря этой дружбе очень много Трофимов, Тихонов, Савок, Володек, их отцов, матерей, сестер не погибли, а остались живы. Я думаю, что Троша был бы доволен. А теперь, простите, но будем прощаться. Договорим уж завтра, хорошо?