Майор Волосняков прекрасно видел, как прямо к старшему лейтенанту вышел старик с достаточно длинной бородой. Наверное, борода была седой, но увидеть это тепловизор бинокля не позволял. Как не позволял разобрать и черты лица старика. Но поза его, внезапно увидевшего сидящего на камне старшего лейтенанта, говорила об удивлении.

А вот старший лейтенант удивления не показал. Наушники отлично доносили слова Африканова, но микрофон плохо улавливал, что ответил ему старик. Наверное, говорил излишне тихо то ли от испуга, то ли от удивления, то ли вообще был обладателем тихого голоса. Приходилось напрягать слух, чтобы что-то разобрать.

— Ни хрена себе, дедуля! — сказал старший лейтенант. — Хорошенькое место ты нашел себе для прогулок… Чего тут ночами шляешься? Или меня ищешь?

— А ты кто будешь, добрый человек? — спросил старик растерянным голосом. Не успел еще на ходу придумать правдоподобный ответ и, видимо, лихорадочно соображал, что соврать так, чтобы это походило на правду и никак его самого не подставляло.

— Я никогда добрым человеком не был. Я скорее недобрый человек. Так можешь ко мне и обращаться, если тебе непременно нужно знать, с кем ты разговариваешь. Чего тут шляешься, я спрашиваю?

Старик по натуре своей, похоже, был не из робкого десятка и, по мере того как проходило его удивление от неожиданной встречи, обретал привычные для себя черты характера. Он, как понял Волосняков, уже успел осмотреть старшего лейтенанта, хотя темнота не позволяла сделать этот осмотр полным. Тем не менее автомата в руках военного «недоброго человека» не было, и это старика слегка вдохновило.

— А ты повежливее, повежливее со старшими по возрасту говори, «недобрый человек». Сам кто такой и что здесь делаешь? Я такое же право спросить имею, как и ты. И вообще, это горы моего народа, это мои горы, а ты тут — чужой. Не знаю уж, гость ты или вор, но ты — чужой! И учись возраст уважать, как у нас на Кавказе положено.

— Ни хрена себе, дедуля! — повторил старший лейтенант, желая, видимо, лишний раз подчеркнуть свою растерянность. Если старик — человек проницательный, он должен этот повтор принять за растерянность. — А ты борзый. И еще злее меня, пожалуй, будешь… Ну, допустим, я гость, что это решит?

— Я тебя спрашиваю, что ты тут делаешь?

— А гуляю я тут… Погода хорошая. Ночь приятная. Воздух свежий. Вот и гуляю… Устроит тебя такой ответ?

— Не устроит, — голос старика стал громче и категоричнее. Теперь уже микрофон четко улавливал все его слова и доносил до слушателей. — Отсюда до ближайшего села, где я живу, почти двадцать километров. Ты в нашем селе не был, иначе я бы тебя видел — я в крайнем доме с этой как раз стороны живу, значит, пришел ты не оттуда. Тогда откуда ты здесь взялся и по какой причине прячешься? Говори…

— А тебе что за дело? — грубо ответил «недобрый человек». — Ты что, мент, чтобы мне допросы устраивать? Или на военную комендатуру работаешь?

— Я просто местный житель. И ментом никогда не был, и, как все честные люди, ментов не люблю. А ты что, никак от ментов прячешься? — голос старика, кажется, стал мягче.

— Не твое дело, от кого я прячусь и прячусь ли вообще. Пусть другие от меня прячутся, я — человек недобрый, как я уже сказал, — старший лейтенант перешел на откровенную грубость. — Куда ночью направился? Говори или дальше не пойдешь…

— Почему это?

— Потому, что я дальше не пущу.

— А ты попробуй!

Африканов встал. И одновременно посох старика превратился в дубинку, описывающую большой круг в воздухе. Если бы дубинка закончила свое движение на голове старшего лейтенанта, его не спасла бы даже каска. Но старик, вероятно, не желал рисковать и бить по каске, не зная, выдержит ли она такой удар, и потому планировал ударить старлея в плечо или в шею. По крайней мере, смотрел именно туда.

При ударе в плечо дубинка обязательно сломала бы большой плечевой бугор, а при ударе в шею сломала бы и саму шею, и ключицу. Но Африканов не стал ждать и определять, куда посох попадет, он просто быстро шагнул вперед и толкнул старика в плечо. Сильно и резко толкнул. Причем в то самое плечо, что разворачивалось для удара. В результате местный житель и сам не удержался, и дубинку не удержал — она выпала из его рук, хотя до этого успела развернуть тело еще на пол-оборота, а дополнительный толчок локтем, вроде бы нечаянный, только для того сделанный, чтобы самому по инерции не упасть, вообще свалил старика.

Африканов поднял посох и взялся за него двумя руками, прокрутил пару «восьмерок», показывая, что и он умеет с дубинкой обращаться.

— Ну, говори, старый, куда направился? Не то точно здесь останешься. Ты тут шакала спугнул, так будет ему, голодному, добыча.

И, словно в подтверждение этих слов «нехорошего человека», неподалеку сначала «засмеялся», а потом и «заплакал» шакал. Это был обычный для здешних мест звук. Шакалов в местных горах водится много. Но звук этот раздался весьма кстати. И он испугал старика больше, чем возможный удар дубинкой. Должно быть, несмотря на возраст, воображение старик имел богатое, и легко представил себе, как его тело рвет всегда голодный и жадный, без конца линяющий и потому неприлично косматый, клочкастый зверь с поджатым хвостом. И потому отвечать стал быстро, заискивающим тоном:

— Сына похоронить спешу. Отпустил бы ты меня, добрый человек. Я же вижу, что ты добрый. Недобрый сразу ударил бы старика. А ты не ударил. Ты добрый. А мне сына похоронить надо. Он здесь, неподалеку погиб. Мне позвонили и сказали, чтобы я пришел. Тут, в конце ущелья, соревнования авиамоделистов проводятся. Что-то у них там случилось, и мой сын погиб. Утром его хоронить будут. У нас так полагается — хоронить сразу. Как без отца, без родных? Отпусти меня, добрый человек…

— Сын, говоришь, умер… — старший лейтенант Африканов задумался.

— Если не веришь, со мной пойдем…

— Как же! Просто бегом за тобой побегу! Мне в другую сторону…

— Может, правда на похороны спешит… — предположил капитан Севастьянов, пользуясь тем, что старик его не слышит, но слышит Африканов. — Василь Василич, вам решать…

— Саня, отпусти его… — с опасливым вздохом приказал Сварог.

— Иди на свои похороны, — сразу отреагировал на приказ Африканов. Видимо, очень хотелось старшему лейтенанту этот приказ услышать, и он был к нему готов. — Только скажи мне, где твое село. Направо или налево из ущелья?

— Как выйдешь, сразу налево, добрый человек… Извини уж меня, старика, но ты, я вижу, людей сторонишься… Что так?

— А тебе что?

— Помочь, думаю, может, нужно… В беде человек…

— Скажи-ка мне, в твоем доме меня покормить смогут?

— Конечно, скажи только: Наджимудин прислал. Как в село входишь, первый дом по левую сторону. Постучи, жена откроет. Скажешь, что от меня, что велел тебя накормить и помочь, что нужно будет. Нужно тебе что? Только денег у меня нет. Пенсии, сам слышал, наверное, какие у нас. Еле-еле на своем огороде от пенсии до пенсии вытягиваем.