– Интересно, тебе от этого легче или труднее жить? – снова с неподдельным интересом спросил Грайт.

– Как-то никогда не задумывался, – сухо ответил я чистую правду.

Не хватало еще вести здесь и сейчас антирелигиозную пропаганду. Впрочем, и Грайт не собирался вести среди меня религиозную пропаганду: пожал плечами с непроницаемым видом и тронул коня.

Очень быстро обнаружилось, что от дома в лес ведет широкая тропа, по которой свободно могли бы проехать четыре всадника в ряд и им не было бы тесно. Судя по тому, как убита копытами земля без единой травинки, верховые ездили здесь часто, охотничий домище явно был местом популярным.

У нас как-то сам собой установился другой порядок следования: Грайт и Алатиэль ехали впереди, я за ними, отставая на пару корпусов, следом Лаг с верховыми лошадьми в поводу. Кони шли мерной рысью – сразу понятно, привыкли к долгим переходам. Шупташ мне не доставлял ни малейших хлопот – прекрасно слушался поводьев, нисколько не фордыбачил и не показывал норов.

Пока что поездка выглядела вполне мирно: разбойники не кидались наперерез из густых кустов, не попадалось ничего похожего на большого хищного зверя. Пару раз от тропы улепетывали, заполошно кидались в чащобу какие-то мелкие зверушки, желтые с черными полосами на спине, но оба раза мне не удавалось их рассмотреть, о чем я нисколечко не сожалел – видно, что для человека неопасны, а вот сами человека пугаются, и этого достаточно. Мои спутники не обратили на них ни малейшего внимания, значит, и мне не следовало предаваться пустому любопытству.

Лес был полон птичьего щебетанья и гомона, не особенно и отличавшегося от того, к которому я привык дома. Представления не имею, насколько отличались здешние птахи от наших, – ни одной не увидел настолько близко, чтобы хорошо рассмотреть. Один раз с ветки при нашем приближении сорвалась, треща крыльями, крупная птица размером с ворону, а после дорогу пересекла стайка гораздо более мелких, размером с воробья, но я и их не рассмотрел толком – я не орнитолог и не с научной экспедицией сюда попал. Мне бы побыстрее отсюда вырваться, ничего больше и не надо. Знать бы только, что Грайт не обманет, при успехе дела отправит назад. Как опытному пограничнику, действовавшему не раз и в лесах, гораздо важнее другое: судя по безмятежному птичьему гомону вокруг, поблизости нет людей, а значит, разбойников опасаться нечего. Вряд ли у здешних птах привычки так уж отличаются. Правда, искушенный лесовик может замаскироваться и затаиться так, что птицы успокоятся, – но неизвестно, какова сноровка у здешних разбойников, а спрашивать Грайта что-то не хочется…

Черт с ними, с разбойниками. Грайт наверняка заметит их раньше меня, безусловно, не новичок в лесу. Следовало думать о другом…

Ну хорошо, примем как данность, что эта троица – храбрые подпольщики, сознательно и без колебаний пустившиеся в опасное предприятие. Только само по себе это ровным счетом ничего не говорит. Какого рожна я должен спешить и верить, что их цели – непременно благородные?

Подпольщики бывают разнообразнейших цветов, мастей и оттенков. Вполне может оказаться, что их стремления представляются благородными только им самим, а правда как раз на стороне их противников. Яркий пример – нынешние белоэмигранты всех мастей, окопавшиеся в Европе. Кто-то мирно живет-поживает, озаботясь лишь собственным благополучием, кто-то ограничивается тем, что всячески поносит «красную сволочь» в своих газетенках, – а кто-то, сбившись в хорошо организованные стаи, посылает через границу шпионов и диверсантов, и я пару раз с такими сталкивался. Так вот, сами себя они всерьез считают благородными рыцарями, а большевиков – рогатыми и хвостатыми узурпаторами, которых следует извести под корень. Что реальному положению вещей нисколько не соответствует. А те, что лезут через границу, не трусы и не растяпы, сплошь и рядом битые волки, наподобие едущего передо мной Грайта. Что же, прикажете стрелять им поверх голов только потому, что они храбрые и преследуют, как им кажется, благородные цели? Держите карман шире!

И дело не исчерпывается одними белоэмигрантами. Вопрос нужно рассматривать гораздо шире: во все времена и во многих странах хватало подпольщиков, считавших, что они отважно борются за благородное дело, но крупно заблуждавшихся. Что далеко ходить, можно вспомнить роман Виктора Гюго «Девяносто третий год», прочитанный еще в школе. Виконт де Лантенак – благороднейший человек, без дураков. Вот только свое благородство и смелость он пускает на неправое, исторически обреченное дело: выступает на стороне тех, кто стремится восстановить на престоле короля, а следовательно – и отживший свое феодализм, против которого как раз и борется большая часть французского народа. Но в собственных глазах он – благородный рыцарь, а его противники – шайка узурпаторов…

Бывает иначе – когда благородства нет ни за одной из противоборствующих сторон. Представим, что в средневековой Европе, как не раз в истории случалось, режутся насмерть два знатных феодальных рода – и у каждого есть не только свои армии, но и свои подпольщики, рискующие жизнью не за золото, а за некую идею, как Грайт и Алатиэль. Теперь представим, что в один из лагерей, по Марку Твену, каким-то чудом попадает наш современник, ни черта об этом времени и этих людях не знающий. И его убеждают к одной из сторон примкнуть. Потому что приютившие его люди отважны и благородны, что доказывают не словом, а делом. Много времени пройдет, прежде чем он разберется, что правды нет ни здесь, ни там, что обе стороны стремятся к одному: посадить своего короля и стать полновластными хозяевами жизни. Кто бы ни победил, он будет драть три шкуры с крепостных, вовсю пользоваться правом первой ночи и вешать бунтовщиков вдоль дорог для острастки другим, чтобы быдлу впредь неповадно было. И если человек из нашего времени так и погибнет в полной уверенности, что дерется за правое, благородное дело, так и не узнав правды?

Вполне может оказаться, что Грайт говорит мне чистейшую правду – но исключительно свою правду, а на той стороне есть другая правда, своя. Впрочем, еще не факт, что в противостоянии есть правая и виноватая стороны… Грайт утверждает, что эти ватаки, пришедшие из другого мира, их захватили, – но это может оказаться лишь частицей правды. Как им живется под неведомыми оккупантами и насколько подпольщиков поддерживают широкие массы, неизвестно. Какой порядок ватаки установили вместо прежнего, неизвестно. Они, поверим Грайту и тут, запретили учить людей грамоте и уничтожили книги. Это симпатии не вызывает… но что, если за этим стоят некие мне неизвестные полезные реалии? Скажем, пришельцы отменили самые замшелые, отжившие свой век и безусловно тягостные установления феодализма? Здесь именно что феодализм: жесткое сословное деление общества на высших и низших, причем роль высших и сейчас играют готанги. По скупым обмолвкам Грайта следует, что у них и сейчас есть замки и земли с крестьянами. Но в чем-то их крепко ущемили, и подпольщики-дворяне стремятся вернуться к порядкам прежним – как это было во Франции, в России после Октября и других странах. Получается, что я теперь – нечто вроде здешнего белогвардейца или виконта де Лантенака? Нельзя и такой оборот дела напрочь исключать…

Но как прикажете докопаться до другой правды? Времени в моем распоряжении мало – несколько дней. К тому же положение не из приятных, фактически я пленник этой парочки, а без них в окружающем мире полностью беспомощен. Даже если каким-то чудом я оказался один, при полной свободе, как ко мне отнесутся окружающие, если я начну расспрашивать о серьезных подробностях здешней жизни, которые здесь, конечно, знают все взрослые? А как у нас отнеслись бы к такой фигуре: человек, не отличающийся одеждой от окружающих, на прекрасном русском языке начинает расспрашивать окружающих о деталях советской жизни, которые знает и юный пионер? Какой у вас общественный строй и кем ваша страна управляется? И тому подобное. Очень быстро такой персонаж окажется в ближайшем отделе НКВД или по крайней мере в милиции. Там, конечно, быстро поймут, что шпионом этот субъект оказаться никак не может – кто будет посылать шпиона, не знающего о Советском Союзе элементарных вещей? Но непременно станут вдумчиво разбираться, кто таков и с какой луны свалился на голову. И, услышав, что это житель другого коэна (при том, что советская, да и любая другая наука о коэнах не имеют ни малейшего представления), запросто определят в дурдом, откуда будет невероятно трудно выбраться.