Мы ежедневно собирались у каменного секционного стола. Каждый раз нас сильно угнетало зрелище иссохших тел, каждый раз убеждались мы в бесплодности нашего лечения, в бесплодности попыток противостоять губительному действию болезней, холода, голода и темноты на наших больных. Как в условиях окружения, так и теперь в тканях совершенно не было жира. В трубчатых костях не было ни красного, ни желтого костного мозга; внутренние органы были поражены бурой индурацией, отмечалось расширение правых отделов сердца. У умерших от тифа обнаруживали отек мозга, уплотнение мозговых оболочек, имевших синюшную окраску, а на разрезах белого вещества выявлялись множественные кровоизлияния. Мы очень хорошо знали этих больных, ведь это были не просто больные, это были наши друзья, наши товарищи по несчастью. Мы делили с ними одни и те же тревоги, одни и те же страдания. Их голоса продолжали звучать в наших ушах и после их смерти. Мы сами прошли через тиф, знали, какие жуткие головные боли сопровождают эту болезнь. Видя изменения в мозге умерших, мы лучше понимали, что происходит у живых, понимали, что пришлось пережить и нам самим. Теперь мы не удивлялись тому, что нам казалось, будто наша голова вот-вот лопнет от невыносимой боли. Теперь мы не удивлялись тому, что каждое размышление давалось нам с большим трудом, что мы страдали ухудшением памяти, что многие из нас почти оглохли. Все это не прибавляло нам оптимизма, но мы хотя бы оказались сильнее болезни.

Трупы умерших от дизентерии и других кишечных расстройств являли собой едва ли не более страшное зрелище. Рассекая кишечник по всей его длине, патологоанатом показывал нам пораженную воспалением на всем ее протяжении слизистую оболочку. Мы снова прочитывали длинную историю страданий, чаяний и надежд этого человека и наших беспомощных попыток ему помочь. В принципе каждый из нас страдал поражениями кишечника, в той или иной степени сходными с дизентерией. Меня самого такие расстройства преследовали до самого конца войны. Так что мы, стоявшие вокруг секционного стола, сами были не в лучшем состоянии. Но по страшной бездне, открывавшейся нам на вскрытиях, мы могли судить о природе болезней и находить наилучшие из доступных нам способов лечения больных.

Это был жестокий урок. Без книг, без наставников, без помощников — притом что врач и больной часто менялись местами, мы были вынуждены учиться у смерти. И мы учились.

В телах умерших от цинги обнаруживались скопления крови между мышцами, особенно между икроножными; кровь была в суставах и полостях тела. Но все же вспышка цинги по времени совпала с нашими первыми успехами.

В главном корпусе размещалась, кроме того, и аптека. Она была расположена в юго-восточном крыле. Оттуда в подвал вела короткая лестница. В подвале и находился наш аптечный пункт. У задней стены стояла печка с аппаратом для дистилляции воды. Вдоль правой стены тянулись полки — по большей части пустые. Но в самом дальнем углу находились сердечные, противомалярийные и другие средства, с помощью которых нам удавалось эффективно лечить некоторых больных. К сожалению, почти все сульфаниламиды были реквизированы русскими. Это стоило жизни многим больным дизентерией. Сульфаниламиды были действенным средством не только при лечении таких опасных болезней, как пневмония и дизентерия, но, например, и гонорея.

Начальником аптеки был доктор Ротенберг, веселый рейнландец, отличавшийся невероятно позитивным отношением к жизни. Он всегда был в хорошем настроении и старался помочь чем мог. В свободное от раздачи лекарств время он сидел за столом и штудировал русскую грамматику. Помогал Ротенбергу старик Кроненбергер, наш старый санитар из бункера Тимошенко. До войны он был аптекарем в лазарете, где приобрел свои профессиональные навыки. Позже мы отправили в аптеку еще и шваба Фогеля, тоже бывшего аптекаря.

В нашей аптеке сушили полынь, экстрагировали витамины из рисовой шелухи, проса и гороха, а из дрожжей и сырого теста готовили растворы с высоким содержанием витаминов группы В.

Этими растворами мы лечили больных, страдавших невритом. Эпидемия неврита разразилась совершенно неожиданно и в одночасье. Одним из первых невритом заболел унтер-офицер медицинской службы Поспишил, тот самый, который благодаря знанию чешского языка сумел сохранить часы в здании НКВД. Однажды мы заметили, что он идет по двору какой-то комичной походкой. Он не мог поднять ноги и волочил их по песку, рыхля его носками ботинок. Вскоре такая гротескная походка появилась и у других больных. У некоторых в результате неврита лопатки начали выпирать, как крылья. Такие больные были не в состоянии поднять руки.

Им всем мы давали витамин В и смогли вылечить. Но над нами по-прежнему продолжала нависать смертельная угроза цинги. В соседнем госпитале на берегу Волги она уже унесла немало жизней. Нужно было раннее лечение.

Интендант нашел для врачей новую жилую комнату. Это была комната с деревянными полами на втором этаже третьего блока. Вероятно, он выделил нам эту комнату только для того, чтобы избавиться от нашего близкого соседства. Сытые не любят жить рядом с голодными. Мы понимали, что скоро нам придется многое добавить к нашему скудному пищевому рациону. Время от времени, видя, что мы доходим до полного истощения, добрый доктор Кранц присылал нам кое-какую еду. В то же время мы хотели жить отдельно и быть ближе к нашим больным и поэтому нисколько не жалели о переезде из главного корпуса в третий блок. Теперь у всех нас был одинаковый рацион. Дежурный врач, снимавший пробу, или врач, которого вызывали к начальнику госпиталя и там кормили, отказывались от обеда или ужина, увеличивая, таким образом, порции своих товарищей. Те, кто страдал расстройствами желудка или кишечника и был вынужден воздерживаться от хлеба, отдавали свои порции другим. Так мы пережили самый тяжелый период.

Нет, мы все время испытывали голод, от которого подчас мутился наш разум и кружилась голова, но тем не менее сохранили способность работать и требовать выполнения наших распоряжений санитарами и больными. Наконец начальнику госпиталя удалось убедить русских увеличить рацион всем работающим, в противном случае мы все просто умерли бы от голода.

Однажды солнечным утром я собрал врачей во дворе и обратился к ним с такой речью: «Из-за тифа, который мы все перенесли, мы кое-что забыли. У нас, правда, есть книги, с помощью которых можно было бы освежить наши знания. Но, к несчастью, эти книги для нас бесполезны. Их писали для врачей, имеющих дело с больными в мирное время. Наши больные реагируют на инфекцию, на болезни, на физическое и умственное напряжение, на лекарства, операции и раны не так, как реагируют обычные люди в мирное время или здоровые солдаты на фронте. Мы должны подумать, как применить наши знания и опыт к сложившейся ситуации. Мы должны начать с нуля. В этом нам придется учиться друг у друга».

Врачи согласились со мной. С тех пор каждое утро в семь часов сорок пять минут мы собирались в нашей комнате. Один из нас делал краткий доклад по какой-нибудь важной медицинской теме. Пожилые врачи рассказывали о своем опыте, молодые рассказывали о том, чему их учили в университетах. Иногда старые врачи спрашивали у молодых о новшествах, иногда бывало и наоборот. Доклады были короткими, семинары проходили быстро и живо. Доктор Мертенс читал лекции по хирургии. Мы радовались, так как чувствовали, что начинаем восстанавливать свои знания. К старым знаниям в результате обмена мнениями прибавлялись новые, как будто благодатный дождь пролился на высохшее пастбище.