Наши больные не страдали от вшей, находились в светлых помещениях, не испытывали недостатка в воде и были — насколько это было в наших силах — накормлены. Лихорадившие больные ели хлеб очень неохотно. Умирать больные стали реже, чем раньше, но все же кривая смертности никак не хотела снижаться. Умирал один больной тифом из четырех. Смерть наступала чаще от сердечно-сосудистых осложнений, реже от осложнений мозговых. К концу апреля число больных тифом среди вновь доставленных из близлежащих лагерей военнопленных стало заметно снижаться. В госпитале осталось всего несколько больных тифом.

Но в мае из Кантемировки к нам привезли итальянских солдат. В лагере они питались лучше, чем немцы, по у большинства из них по прибытии был диагностирован тиф. У других он был на стадии инкубационного периода. У итальянцев тиф протекал более бурно, чем у наших солдат. Лихорадка была выше, высыпания ярче, и вся клиническая картина была более драматичной. Тем не менее смертность среди итальянцев была меньше, не превышая десяти процентов. Среди них были замечательные люди. Капитан Френза — настоящий суровый римлянин. Офицеры альпийского горнострелкового корпуса с каждым днем становились все более серьезными и молчаливыми. Они безмолвно переносили выпавшие на их долю страдания и несчастья своей далекой родины.

Ужасно страдал художник Скотти из Венеции. Это был высокий полнокровный мужчина. Его мучили страшные галлюцинации, вероятно, не в последнюю очередь благодаря его художественной натуре. За ним было трудно ухаживать, так как он отвергал любую помощь. Но когда лихорадка отпустила его, он снова стал дружелюбным, выказывая врачам и санитарам поистине детскую признательность, которая часто встречается у больших и сильных мужчин, особенно южан. Он выздоровел от тифа, но совершенно неожиданно заболел дизентерией. Его пришлось перевести в дизентерийное отделение. Я регулярно его смотрел. Состояние Скотти неуклонно ухудшалось. Мы решили поддержать его переливанием крови. Когда рядом улегся донор, Скотти устало улыбнулся и сказал: «Доктор, я вампир?» Мы улыбнулись в ответ, но нам не удалось сберечь этого человека для его прекрасной страны. Также не преуспели мы и в лечении его соотечественника, тихого и вежливого Анджело, пастуха из Верхней Италии. Он был спокоен, рассудителен и дружелюбен. Красивым лицом он напоминал портрет Данте кисти Джотто.

Мы так и называли его — наш Данте. Даже смерть не смогла повредить его ангельской красоте. Было невыразимо грустно прощаться с ним.

Иногда мы приглашали выздоравливавших итальянцев в нашу комнату, пили с ними полынный чай и передавали по кругу бутерброды величиной с почтовую марку; мы делали их из нашего скудного рациона, деля на крошечные порции, чтобы досталось всем. Итальянцы пели свои чудесные песни. Но в «стране холода и тьмы» мы не могли дать им то, в чем они нуждались. Позже, предоставленные самим себе, руководствуясь своим умом и sacro egoism, они выживали гораздо удачнее, чем мы.

Доктор Лоос прочел очередную лекцию — анализ наших случаев тифа. Это был уникальный опыт. На лекции присутствовали сорок врачей. Все они сами перенесли тиф и боролись с ним у других в течение трех месяцев, пережив эту страшную эпидемию. Они жили и страдали вместе со своими больными — такое редко случается с врачами. Никогда, ни до ни после войны, не приходилось мне видеть, чтобы болезнь так сближала врачей и их пациентов.

В это время один из врачей лежал у себя в палате. Он был не в силах присутствовать на лекции. Этот врач страдал от сильной одышки. Время от времени ему становилось лучше, и тогда он мужественно подбадривал ухаживавших за ним здоровых людей. Это был доктор Кукке. Речь выдавала в нем уроженца Северной Германии, но до войны он жил в Вене и был влюблен в этот город.

Мне приходилось встречаться с ним раньше. Это было в начале зимы 1942 года. Мы стояли тогда на Дону. Тогда Кукке приветствовал меня радостным возгласом: «О, так вы из Вены? Как-нибудь мы пойдем в „Гринтцинг“ и вспомним нашу сегодняшнюю встречу».

Русские как раз только что заперли 6-ю армию в кольцо. Мы получили приказ перейти Дон и занять оборону у восточного обвода кольца. Вместе с моим другом, доктором Хельмутом Байером, мы нашли подходящее место для переправы раненых. Мы выбрали мост между Лучинским и Песковаткой. С Байером мы расстались, так как мне надо было подготовить палатки и транспорт для приема раненых на восточном берегу Дона. Но все получилось не так, как мы планировали. С Байером я встретился лишь через несколько дней. Мне пришлось долго его искать. Мой тогдашний командир — мне редко приходилось встречать такого хорошего человека и товарища — сказал: «Возьмите двух солдат, если хотите искать на ничейной земле, и будьте осторожны!» Я отыскал Байера. Он лежал среди песчаных холмов на берегу Дона. Выстрел в голову убил его на месте.

Согласно приказу я переправился через Дон с палатками и транспортом и прибыл в расположение Бранденбургской пехотной дивизии. Я спросил, смогут ли они принять тысячу раненых. Однако начальник дивизионного госпиталя уже знал, что дивизия скоро будет передислоцирована, и очень сильно нервничал. Я так и не смог заставить его поговорить со мной. Дивизионный начфин тоже повел себя как-то странно. Он вообще начал грозить мне пистолетом.

Тогда-то я и столкнулся с доктором Кукке. С ним нам удалось очень быстро обо всем договориться, и мы пришли к единственно возможному решению. Его мы и выполнили. Я забрал сколько мог раненых у Кукке и вместе с палатками перевез к ближайшему полю. Там мы поставили палатки, разместили раненых и вернулись в госпиталь, откуда забрали следующую партию. Между тем на поле начали садиться немецкие самолеты и забирать первые партии раненых. Русские истребители пытались помешать эвакуации, но, несмотря на это, летчикам удалось вывезти из котла около двух тысяч раненых.

На следующей неделе мы по просьбе доктора Кукке развернули палаточный лагерь возле аэродрома в Питомнике. В Питомнике медицинская служба 6-й армии передала люфтваффе более пятидесяти тысяч раненых. Сорок пять тысяч из них были благополучно доставлены в немецкие госпитали в Германии.

Когда кольцо окружения было окончательно сомкнуто, я снова встретил доктора Кукке. Он как раз только что повздорил с дивизионным врачом своей бывшей дивизии. Насколько я помню, дивизионному врачу не нравилась черная бородка Кукке. Правда, он сам предпочел расстаться с начальником, нежели с бородой. Это было просто счастьем для тех, кто служил в его новом подразделении, так как после того, как рухнула оборона кольца, Кукке благополучно доставил своих раненых в Сталинград.

Но с тех пор утекло много воды, и Кукке стал совсем другим. Не осталось и следа от его былой уверенности. Да, он был очень жизнерадостным и жизнелюбивым человеком. Но теперь он легко впадал в панику, раздражался; временами в его глазах появлялось просительное, беспомощное выражение. Он ненадолго становился самим собой только после внутривенного введения глюкозы, строфантина и кофеина — он сам назначал себе эту смесь. Иногда лицо его внезапно сильно бледнело. Умер он неожиданно, в окружении товарищей, любивших его так же, как и он их. В тот день мы все собрались вместе и доктор Круг, старый знакомый и коллега Кукке, рассказал нам, кого мы потеряли.