было офисное здание из тех, где для того, чтобы посетить туалет, надо было брать ключ с притороченной к нему длинной деревяшкой, и если ты уединялся там слишком долго, кто‑нибудь обязательно начинал барабанить в дверь. (Я об этом знала, потому что именно там тужилась после уроков, стесняясь делать это в школе, пока женщина, дожидавшаяся в коридоре, не хлопала дверью и не выкрикивала на мандарине специально для меня: «Эта девчонка опять срет!») Летом контору охлаждал один-единственный ржавый напольный вентилятор, а зимой она обогревалась сигаретным дымом и теплым воздухом, выдыхаемым несметным множеством ртов. В комнате были расставлены четыре стола, каждый повернут в свою сторону. Три из них предназначались для помощников, а один, с вечно пустовавшим кожаным креслом, для отсутствующего адвоката.

Третьим помощником была молодая женщина с удивительно круглым и всегда накрашенным лицом. Кожа ее была алебастрово-белой, бледной, как у владельца пса Клиффорда и тех белых детей, которым я уже научилась завидовать. Все называли ее Чжу Сяо Цзе или миз Чжу: по-китайски это слово – омоним и для мисс Пигги (как называл ее Ба-Ба), и миз Перл (так ее мысленно называла я, пока не узнала, что Ба-Ба презирает ее за сильную волю)[59]. И по сей день я помню миз Чжу, самые заметные ее черты: большие глаза, такие же круглые, как лицо; страсть к жареным рыбным котлеткам, которые она каждый день ела за своим столом, наполняя всю комнату запахом вкусного жира; помада цвета бургунди, которую она заново наносила после еды, и язвительные речи, восхищавшие меня больше, чем я тогда была способна осознать, и послужившие мне примером для подражания в будущем.

Миз Чжу была самой гламурной женщиной, какую я видела в те годы, и она была единственной женщиной, которая могла настоять на своем в той конторе – дать отпор Лао Баю, Ба-Ба и толпам мужчин-иммигрантов, стремившихся добраться до ее стола, вставая в очередь, которая иногда змеилась из конторы далеко в коридор.

Приходя после уроков на службу к Ба-Ба, я должна была сидеть на лестнице сразу у входа в контору, в конце коридора. Иногда клиенты миз Чжу ждали своей очереди там вместе со мной. Дымящая сигаретами, жутковатая, интересная публика. Так что даже если не учитывать избавления от работы, я с удовольствием приходила в контору и стремилась поскорее доделать домашнее задание, чтобы упиваться наблюдением за этими людьми.

Однажды я сидела на лестнице с домашним заданием и постоянно отвлекалась на истории, которые иммигранты рассказывали друг другу и миз Чжу, Лао Баю и Ба-Ба. Один мужчина приехал в Штаты почти шесть лет назад и ни разу не видел своего сына. К тому времени, как он наконец расплатился со своим «змееголовом», его сыну исполнилось пять лет, а он только и мог, что каждый месяц отсылать домой деньги и игрушки, надеясь, что они доберутся до адресата благополучно и станут утешением для его ребенка, оставшегося без матери. Жена мужчины умерла от рака. А последний адвокат взял все его деньги и закрыл свою контору-однодневку. Неужели ничего нельзя сделать?

У другого мужчины в Чжун-Го осталась стареющая мать, совсем одна, и о ней некому было позаботиться. Он заплатил сироте из глухой деревни, чтобы она ухаживала за матерью, но девчонка ограбила пожилую женщину и сбежала с сыном соседки. Мать желала перед смертью повидаться с сыном. Как ему приехать к ней? Неужели ничего нельзя сделать?

Я могла бы ответить на эти вопросы раньше, чем Ба-Ба и миз Чжу. Ответ всегда был одним и тем же: «О нет, мне так жаль! Это ужасно. Мы можем попытаться, но это будет трудно и дорого».

Клиенты, почти всегда мужчины, приносили мне сладости, выпечку и лакомства, которые забирали после смены из ресторанов. Должно быть, я напоминала им дочерей, которых они в последние годы видели только на фотографиях. Они сами тоже были бальзамом не только для моего желудка, но и для сердца, которое ныло по Е-Е, Цзю-Цзю и Лао-Е.

Так что в Мэй-Го я не то чтобы осталась совсем без семьи. Просто родственники приходили ко мне в краткие мгновения, от случая к случаю. Со временем я смастерила маленький альбом, в котором хранила эти дорогие сердцу моменты с краткими зарисовками о моих приемных родственниках и связанными с ними памятками – конфетной оберткой, наклеенной на одну страницу, жирным пакетиком от пирожка вместе с крошками, прилепленным скотчем к другой.

Даже сам адвокат в тот единственный раз, когда я его видела, напомнил мне семью. Он был белым, вовсе не похожим на китайца, но у него была светлая кожа, сквозь которую проглядывал розовый румянец, совсем как у Лао-Е, которого, когда он ездил в заграничные командировки от правительства, всегда принимали за лао-вай и обращались к нему по-английски. Адвокат был высоким, таким же как Лао-Е, с редеющими седыми волосами. На этом их сходство заканчивалось, но для ребенка, который покинул родину без единой фотографии своего любимого дедушки, он вполне мог играть роль самого Лао-Е.

В сером костюме-тройке и тренчкоте цвета загара, с облупленным портфелем из черной кожи в руке однажды вечером он прошагал по коридору, притормозил у двери конторы, потом миновал ее и вышел на лестницу.

– А ты, должно быть, Ч’ань, – его язык заплелся на моем имени, как у всех белых. – Прямо маленькая копия Винсента!

Я узнала в его речи английское имя Ба-Ба, данное ему итальянцем, у которого он снимал угол в Статен-Айленде до нашего с Ма-Ма приезда, но вот сравнение меня возмутило. Я ничуть не похожа была на мальчишку.

– Знаешь, а я надеялся сегодня с тобой встретиться! – продолжил он, ничего не поняв, как это вообще было свойственно да-жэнь, и полез в карман своего тренчкота. – Вот! Это тебе!

Его ладонь была морщинистой, но белой, как и его лицо, с пурпурными и розовыми сосудиками под кожей. В центре этой ладони лежала деревянная прямоугольная шкатулка-таблетница с закругленными и сглаженными уголками. Такого же цвета, как его пальто.

– Открой!

Я повиновалась, откинув крышечку на петле. Внутри оказалась деревянная божья коровка, окрашенная в красный цвет, с пятью черными пятнышками на спинке – нечетное число пятнышек предвещало удачу; четные числа были неудачными, как‑то раз сказала мне Ма-Ма, когда мои колени были грязными от песка из нашей песочницы. А может быть, наоборот?.. Я никогда не могла это запомнить, да и, в конце концов, это же было целую жизнь назад, в Китае, когда я еще играла в детские