Все в белом или в ярком, как здесь бывает: невозможные цвета, галлюциногенные узоры. Платья, платки, футболки, рубашки, слинги с младенцами. Дети бегали в буром от водорослей прибое, они были похожи на чёрный перец, рассыпанный по смятой скатерти. И ты стоял на балконе и смотрел, как из-за стекла. Потому что вчера ты в этой деревне снимал видео, какие-то тела. Ты бы тоже пошёл туда к ним, но – ты думал – что, если там, среди них, будут те, кого ты снимал? Все эти части тел, щиколотки, спины, бёдра – по чек-листу? И ты стоял на балконе, как прибитый гвоздями к полу, как в тюрьме, за прозрачной стеной, невидимой решёткой.

Она говорит, и Славик видит всё это: пляж под окнами, праздничную толпу на берегу, бурый океан. Как будто она транслирует ему прямо в мозг, по закрытому вайфай-каналу.

– А когда ты решился выйти, уже стемнело, люди ушли, остался пустой пляж с тысячами следов. Всё закончилось без тебя. Помнишь это чувство?

Он помнит, конечно.

– Понимаешь теперь? – она спрашивает. – Больше такого не будет. Больше без тебя ничего не закончится. Камера больше не нужна. Можешь спуститься туда, к ним. Пройтись по берегу. Посидеть у костра, когда стемнеет. Не бойся. Пока ты здесь, ты можешь делать что хочешь. Что всегда хотел.

– А эти, с автоматами? Они снова придут, – говорит Славик.

Высокая опять улыбается.

– Если захочешь.

Славик потирает ладонью губы и подбородок.

– Здесь ты в безопасности, – говорит она. – Когда ты снимешь шлем, всё станет как было. Кровь впитается, мёртвые оживут, боль пройдёт. Ты можешь приходить сюда, когда пожелаешь, в любое время.

«Жаль, что это всё глюк, – думает Славик, – не по-настоящему».

У высокой широкие плечи, узкая талия, сильные бёдра и тонкие щиколотки, все статуэтки из чёрного дерева во всех туристических лавках по всей Африке сделаны с её фигуры. Она протягивает к его голове руку, она говорит:

– Впусти меня.

Славик нависает над ней, над серой простынёй, медленно вращается вентилятор под потолком, пахнет сексом, потом, кровью, бурыми водорослями у берега океана, фруктами, дымом.

Она обхватывает его ногами, притягивает к себе. Перед тем как кончить, у него в голове звучит её голос. Она говорит, не раскрывая рта, как будто транслирует ему прямо в мозг, по закрытому вайфай-каналу:

– Делай, что хочешь.

Славик кончает и кричит.

39. Инженер. Реальность

Я знаю, что произойдёт, когда мы проснёмся.

Ты думаешь, ты тоже это знаешь, потому что была там со мной и видела всё своими глазами, а потом снова и снова, и каждый раз картина была довольно неприглядной.

Но я хочу сказать тебе: это не так.

Во-первых: у меня получилось. Я больше не увижу твою кровь на полу и осколки черепа.

Меня там не будет. И тебя тоже там не будет. Нас там больше не будет.

Ты помнишь, как всё началось? Как мы впервые оказались вместе и одновременно услышали щелчок?

Ты отсканировала мой секретный код под эстакадой возле площади трёх вокзалов. Никто больше не сканирует эти коды: что там может быть? Ссылка на мессенджер продавца снаффа, POV-суицид, живое – такое блокируют сразу, к тому же изображение было полустёртым, как будто смытым струёй из поливальной машины. Ты отсканировала его из окна патрульного джипа, от скуки: вы слишком долго стояли на светофоре через Каланчёвку.

По коду был номер ячейки в камере хранения на Ленинградском и комбинация цифр. В ячейке лежала маска.

Я предложил тебе эту игру, и ты приняла её правила: мы подключались одновременно, чтобы оказаться в самых невероятных местах. Наш нейропоток тёк мимо фильтров Morgenshtern’а. Мы делали то, чего никто не видел. Нас невозможно было найти. Мы сбежали от контроля.

По крайней мере, так нам казалось в начале.

Помнишь нашу первую встречу? В Чарынском каньоне, после захода солнца – твой минивэн слишком поздно свернул с шоссе, и начался ливень, грунтовую дорогу размыло, она просто исчезла в потоках грязной воды, остались только ямы и кочки. Ямы превратились в лужи, машину бросало из стороны в сторону. Потом из-за плеча водителя ты увидела огни. Другой минивэн, такой же, как ваш, перевернулся впереди, улетел на обочину. Вы остановились и стояли, лил дождь, а затем в свете фар появился силуэт. Он бежал в вашу сторону, и тебе стало страшно, потому что такое всегда пугает, особенно в Азии, неважно, что эта Азия была не вполне реальной.

Силуэт приблизился, встал перед вашей машиной и поднял руки. Это был я, мокрый насквозь, по колено в красной чарынской глине, она налипла комьями на ботинки, каждый весил тонну. Ты смогла впервые меня рассмотреть. Так мы встретились. Это было наше первое путешествие.

С тех пор мы виделись почти каждую ночь. Мы стали тайными друзьями, тайными любовниками, мы делили один секретный нейропоток на две маски. Нас не видел никто, даже Morgenshtern – а он видит всех, я знаю, я сам его сделал.

Я помню все наши встречи, каждую из них, потому что я уже не совсем тот я, что был раньше. Сейчас я уже не вполне человек, я гибридное существо, созданное из моих нейронов, из твоих нейронов, из связей внутри нейросети, из электромагнитных волн стимулятора, из погрешностей декодера. Помнить – главное моё свойство. Моя реальность сшита из подручного материала, из хлама, из топляка, вынесенного прибоем на берег Азовского моря, из обломков жизни. Воспоминания – вот моя реальность. У этой реальности может быть много проекций и невероятных граней.

Ты же слышала про стигматы на ладонях?

Всё, что я помню, всё, что мы помним, – это и есть реальность.

Помнишь полёт над пустыней на воздушном шаре? Пламя било в купол и гудело, это был единственный звук в холодном утреннем небе, ну ещё воздух хрустел на зубах, как мёрзлая трава под ногами. Ты узнала тогда, что не боишься высоты.

Помнишь, в Марокко, в горах, мы ночевали в деревне, на плоской крыше затерянного среди красной земли gité, с видом на парящий над землёй Тубкаль? Он был огромным, как заходящий на посадку межгалактический планетарный истребитель. Из динамиков на минарете звучал вечерний азан, ты сказала, что не слышала таких раньше: голос муллы был бесстрастным и отрешённым, он был под стать этой нищей деревне в предгорьях Тубкаля, где росло одно-единственное дерево, и к нему были привязаны две чёрные козы. А ночью – мы оба видели это – по единственной улице в сторону мечети прошла белая лошадь.

Ничего из этого не было в реальности. Ничего нет реальнее этих воспоминаний. Всё это останется с тобой, – говорю я женщине напротив, – ты проснёшься и увидишь меня, а я увижу, как падает волос с твоей щеки на грудь, я буду следить за ним взглядом. Время замедлится, увязнет. Не будет ничего реальнее этого момента. Это во-вторых.

– Что будет, когда мы проснёмся? – она спрашивает меня.

– Когда мы проснёмся, всё будет по-другому. Не так, как всегда, по-новому. Для тебя, для меня. Для нас обоих. Впусти меня.

Я говорю ей эти слова и открываю глаза. Мы открываем глаза.

40. Базовый. Пустота

За углом ритмично выла невидимая противоугонка.

Куски стекла и экранов усыпали тротуар перед зданием. От гильз поначалу тепло пахло выстрелами, вскоре металл остыл и запах рассеялся.

Послышался короткий скрежет, в тени сбоку здания открылась дверь подсобки, оттуда вырос угол желтоватого света, за ним появился человек в дворницком комбезе на белую футболку, в чёрной бейсболке и тяжёлых ботинках. Человек был высоким, худым,