закончили и теперь рассредоточились по зданию: одна караулила на лестнице, другая – у палаты чёрной.

Officière в розовом сидела уже наверху, за столом свитера, в офисной двойке, на каблуках, стучала по клавишам, смотрела в экран. Сбоку – их яйцо, одно из трёх, шлейф не подключён, лежит на столе рядом со слотом переходника. Она кивнула, не глядя, на стул напротив. Славик подумал: ясно, значит, надолго.

Она ещё писала что-то, потом так же, не глядя, взяла стопку фотографий, толкнула к нему. Бумажные – не поленилась напечатать. Стопка рассыпалась по столу длинным хвостом. Славик увидел знакомый интерьер, поляризованный закатный свет через высокие окна, ярко-алый диван, стеклянный столик, кальян. На первом фото возле столика на толстом белом ковре – навзничь человек в белой джалабии. Человек отдалённо напоминал американского актёра Джеймса Белуши.

Славику сперва показалось, у него цветы на груди и животе, типа гвоздик, алые по краям, тёмно-бордовые в центре. На остальных фото этот же человек был взят крупнее, в разных ракурсах, можно разобрать кровоподтёки на лице, рассечённую губу. Гвоздики вблизи оказались дырками от пуль.

Славик кивнул. Понятно.

Женщина в розовом ещё с минуту стучала по клавишам, потом нажала Enter и как будто имейл проводила взглядом. Повернулась к нему.

– Главный ваш сбежал. Ушёл через административный корпус. Уже на Тёмных, скорее всего.

Славик снова кивнул. Подумал: а он неплох, свитер.

– Что ты про него знаешь?

– Если честно, немного.

Она взяла со стола телефон, поскроллила секунд десять, привстала в кресле, протянула телефон через стол к Славику, пропечённая солярием кожа в разрезе розового пиджака.

– Узнаёшь?

На экране был пол цвета говяжьей печени, на полу, задрав голову в камеру, лежал мужчина в застёгнутых за спиной наручниках.

– Нет вроде.

– Получше посмотри.

Славик посмотрел.

– Знакомый. Подождите. Это же он. Свитер. Только моложе.

– Свитер, – розовая усмехнулась. – Это он, да. Одна из наших дезертировала пятнадцать лет назад, ушла с оружием. Сразу брать не стали, решили проследить, куда приведёт. Укрылась в доме на Тёмных, здесь неподалёку, в Бутовском секторе, километр от кольцевой. Мы пригнали штурмовую группу, снайперов. Они и сработали. Вот, ещё такое фото есть.

Женщина в розовом снова полистала в телефоне.

– Это мозги на полу? – спросил Славик.

– Да. Всё, что от неё осталось. Ещё сумка со сменой белья и табельное.

– А он?

– Был с ней. Мы думали тогда, он заложник. Допросили, отпустили через трое суток. Потом поняли: зря. Ты в курсе, что он жил на Тёмных? Он рассказывал? Чем там занимался, как вернулся? Как попал в буферную зону?

Славик покачал головой.

– Мы про такое не говорили. Шейх его вроде бы знал.

Женщина в розовом поморщилась.

– Мы были у него дома. Однушка возле трёх вокзалов. Дыра. Пыль, старые книги, ретропластик, продавленный диван, три коробки с кассетами. На кассетах двухмерное порно, всё сделано до Перехода.

– Это же не преступление?

Женщина в розовом откинулась на спинку кресла и вытянула на стол ноги – красными подошвами туфель в лицо Славику. Постучала по шлему ногтем.

– Это оно? Как работает?

– Там просто всё. Надеть, включить. В первый раз может быть страшно. Лучше, если рядом кто-то будет.

Женщина в розовом достала из пачки тонкую чёрную сигарету, прикурила, глубоко затянулась, выпустила дым косо в сторону.

– Я в Дубай тогда приехала одна. Без поддержки, даже дрон отключила. Это насчёт «страшно». И ещё. Кроме меня и женщин, в башне был ты, Шейх и третий. Фото с Шейхом ты видел. Есть и с третьим. Показать?

Славик потёр руки, подумал: холодно здесь как.

– Можно не показывать. Я всё понял. Просто это, – он кивнул на яйцо, – другое. Я такого не видел никогда.

Женщина в розовом до угольного треска затягивается чёрной сигаретой, выпускает дым ему в лицо, сквозь дым алые подошвы туфель кажутся розовыми, как шеврон Комитета на рукаве автоматчицы в коридоре.

– Ты много чего не видел.

42. Диана. Кресло в пустоте

Диана догадывалась, что тип этот, из прошлого, со стамбульских видеозаписей, снова от неё ускользнёт. Он и ускользнул. Почуял: начинается – и сбежал накануне, ночью. Ушёл, не дождавшись справедливости.

Вряд ли ему кто-то сообщил о рейде, некому было. Учуял.

Осталось от типа немного. Комната на верхнем этаже в четвёртом корпусе заброшенного психдиспансера, старый ноут, прототип шлема, запароленная учётка на слепом спутнике – и никаких больше вещей, никаких документов, никаких чеков, вообще ничего.

«Вопрос времени, – думала она. – Если есть учётка, значит, гнали через этот спутник видео, и рано или поздно спецы Комитета взломают его защиту, подберут пароль, не было такого, чтобы не подобрали».

Желтоволосого Диана оставила при себе. Сказала: пора платить по старым счетам, хочешь так, а хочешь – иначе. Но иначе тебе не понравится. Он согласился сразу, как тогда в Дубае.

Шлем – белое яйцо, склеенное из кусков пластика, – смотрел на неё со стола двумя просвечивающими чёрными кругляшами на уровне глаз. Хвостик шлейфа загибался, как будто подзывал её: включи меня, включи.

Желтоволосый сказал Диане так: яйцо показывает глубинное. Такое, чего сам в себе боишься и не признаёшь, что оно там вообще обитает. Скрытую суть. А когда перестаёшь этого глубинного бояться, всё меняется. Чувствуешь себя, добавил, как будто целым снова.

Она же ради этого шлема сюда и приехала, в конце концов.

Диана подключает шлейф к переходнику, надевает на голову белое яйцо и на ощупь нажимает на клавиатуре ноута Enter.

Щелчок, темнота.

Как будто искрящаяся слабыми электроразрядами жидкость потекла вдоль позвоночника.

Перед глазами вспыхивает радужный свет, спустя секунду он гаснет

и Диана оказывается в пустоте

Она не смогла бы описать словами это состояние пространства, потому что тогда ей пришлось бы прибегнуть к общим и известным определениям, например, сказать, что пустота была чёрного цвета или что она была прозрачная – так чаще всего описывают пустоту, – но цвет в этой пустоте отсутствовал. Любой, чёрный, белый. И прозрачность тоже, потому что сквозь прозрачность должно же что-то просвечивать. А было вокруг неё только ничто, и это ничто обнимало Диану.

Больше всего пустота напоминала дизайнерское кожаное кресло с процессорами и пневмосистемой. В таком забываешь о весе собственного тела, не чувствуешь гравитации. Там жить можно, в этом кресле, как в космическом челноке на орбите. Хочешь – сиди, хочешь – лежи: достаточно только подумать, и пустота примет желаемую форму, подчиняясь импульсу мысли. Диана висела в этой пустоте, как в плотном воздухе или в мягкой тёплой лодке.

Она не знала, сколько продолжался её полёт – времени в пустоте не ощущалось, но вот перед глазами у неё замерцало, не как в начале сеанса, сломанным сканером, а будто ночью в горах, когда смотришь внутрь космоса. Из мерцания навстречу парящей в пустоте Диане появилась другая такая же Диана, точная копия, сестра-близнец. Она даже одета была так же – в розовый костюм-двойку и туфли на алой подошве.

И эта вторая Диана была безупречна.

Идеальное создание, совершенное человеческое существо. Высшая форма. Сама создавшая себя – из раненого ребёнка, из холодной кладбищенской глины, из тяжёлых бинтов. Из спецопераций, из всей причинённой справедливости и ярости Перехода.

Они поплыли в пустоте друг напротив друга, Диана и вторая Диана, зеркально отражая нежно-розовые татуировки в форме буквы А., похожие на затянувшийся ожог. Совершенство накатывало, как подступающий сразу по всем нервным окончаниям оргазм, – она поджала колени к груди, обхватила их руками, обняла себя, своё единственное и главное сокровище, свой источник силы, и так плыла в пустоте, сама с собой, сама в себе, прекрасная и цельная, пуля в полёте, выпущенная сразу в весь мир за пределами собственного тела.

Когда Диана сняла шлем, пустота осталась позади, как пустое разложенное кресло в премиум-классе самолёта после посадки.

Она ещё долго сидела за столом в кабинете на четвёртом этаже дальнего корпуса «тридцатки», смотрела перед собой в одну точку, чуть покачивала головой и едва заметно двигала губами. Если бы