изображение: видно, что он тяжело дышит, на щеках блестит влага. Второй, в рубашке, встаёт с пола, собирает технику – ноут, белое яйцо, провода – и садится в кресло возле окна. На ногах у него стоптанные потёртые ботинки, жёлтые тимберленды.

– Это запись? – спрашивает мужчина на кровати. Он приподнимается на подушках, вытирает лицо рукавом. Окно плохо пропускает звуки, голоса восстановлены по движению губ и колебанию стёкол и не похожи на человеческие, булькают и клокочут, как будто говорят друг с другом два гигантских насекомых. – Где вы её взяли?

– Я же говорил, – отвечает мужчина в кресле. – Никаких записей. Это всё ваше. Присутствие. Версия Бога.

– Можете объяснить ещё раз?

– Конечно. Если совсем коротко. Наше сознание жёстко ограничено собственными фильтрами. Представьте себе горизонт, только очень близко расположенный. Не дальше, чем этот подоконник. Всё, что находится за этим горизонтом, мы не воспринимаем. Там что-то есть, как за любым горизонтом, возможно, там целый мир, но для нас он не существует. Мы о нём даже не догадываемся. По сути, мы всю жизнь смотрим на этот мир через узкое окно обусловленностей. Как из пещеры. Из норы, колодца. Это свойство нашего мозга. Он так устроен. Он слеп, если речь идёт о его собственных процессах и основной доле содержания. Он не может видеть себя, а мы не способны себя осознавать.

– Устройство, – мужчина в рубашке постукивает пальцем по шлему, – расширяет просвет окна. Отодвигает горизонт. Физически, слой за слоем, блокирует нейронные связи, поддерживающие ограничивающие обусловленности сознания. То, что было стенками колодца, исчезает. Наше сознание получает доступ к собственному содержанию. Мы становимся всевидящими, всезнающими, всемогущими. Мы можем переживать наши скрытые, неудовлетворённые или подавленные желания, как сбывшиеся. Для нас, для нашего сознания нет больше ничего невозможного. Мечта становится реальным событием. Мы становимся богами для самих себя. Подобный эффект производят некоторые психоделики…

Запись обрывается, секунду на экране рябит белый шум, затем окно сворачивается. На мониторе – белая пони-единорог с сиреневой гривой и Диана на фоне занавешенного окна.

– Кто на видео? Кроме Шейха, – спрашивает пони-единорог.

– Инженер, создатель прототипа.

– Где он сейчас?

– Бежал. Местонахождение неизвестно. Предполагаю, скрывается на Тёмных.

– Вы без него подключаетесь?

– Вы же пользуетесь телефонами без инженеров.

– Есть трек этого подключения? Что там увидел Шейх?

– Трека нет.

– Вы сами подключались? Что видели?

– Это есть в рапорте. Субъективно – переживание встречи с идеальной версией себя.

Под пони-единорогом снова загорается значок Mute, снова гаснет.

– В чём экономическая ценность?

– Нет расходов на производство. Нейростудии, съёмки, амфетамин – ничего больше не нужно. Сюжеты создают сами подключённые, визуализируют тоже сами, в своём сознании. Эффект превосходит нейро на порядки.

– И вы можете транслировать туда сторонние сообщения?

– Конечно. Мы задействуем мощности нейросетей Morgenshtern, в качестве носителя используем неинтегрируемый человеческий материал.

– Базовых?

– Базовых. Кастинг тоже больше не нужен, только их мозги, нейронные цепи. Потенциал доходности неограничен. В перспективе с этой технологией мы можем забрать все рекламные бюджеты Morgenshtern’а.

– Вы говорили, у вас есть логотип и название.

Диана щёлкает по клавиатуре ноута, на экране разворачивается окно презентации. Чёрный фон, из темноты появляется фрагмент картины «Метаморфозы Нарцисса» Сальвадора Дали: гигантская рука с вытянутыми паучьими фалангами держит яйцо размером чуть крупнее ногтя на большом пальце. Сквозь треснувшую скорлупу яйца растёт нарцисс с шестью белыми лепестками. Постепенно детали темнеют и исчезают, остаётся только яйцо и цветок. На чёрном фоне появляется надпись римскими капителями: OVUM. Ниже слоган: «Всё у тебя в голове». Затемнение. Презентация сворачивается.

– Упростите вижуал, – говорит пони-единорог. – Невидимая рука, скрытый кукловод. Плохие ассоциации, лишние смыслы. Текст оставьте ваш. Название тоже. Продолжайте исследование. Будете курировать направление и проект. Отчёты лично мне еженедельно.

Поле с пони-единорогом гаснет, на мониторе остаётся только картинка с камеры Дианы. На фоне через тонкую щель между шторами виден забор, лес, немного неба.

45. Славик. На материале клиента

– Мы им не порнуху продаём, понимаешь? – Диана стучит ручкой по подлокотнику кресла. Пластиковый колпачок ручки не выдерживает напора, сминается на конце крошечной гармошкой. – Мы им мечту продаём. На материале клиента. Иди, работай.

В начале декабря в «тридцатку» привозят первую партию базовых, размещают в первом корпусе, ближе к воротам. Включают им отопление, воду, даже роутер меняют в подвале. Периметр по указанию Дианы успевают усилить – протягивают колючку поверх забора, расчищают площадку для джипов охраны, замазывают серой краской рисунки на бетонных плитах. Патрульный дрон висит теперь над территорией днём и ночью, на проходной дежурят автоматчицы Комитета. Разорённую часовню заматывают чёрной плёнкой, издалека она напоминает ракету на старте.

Базовые бесцельно живут две недели.

Спят, едят, выходят по утрам к турничкам во дворе, раскидывают снег, отжимаются, подтягиваются, кто-то курит, сидя на старых покрышках, выкрашенных в облупленный розовый и жёлтый.

Славик к ним не суётся, смотрит издалека или на мониторе дрона: обычные мужики с Тёмных, заросшие, кривые. Когда увеличивает картинку с камеры, видит: многие без зубов, кожа серая, шрамы. Никакого кастинга никто уже не проводит. Зачем?

За неделю до Нового года пригоняют фургон с опытной партией шлемов. Диана лично распаковывает все, и они лежали в фойе: отлитые из дешёвого пластика белые яйца с острыми кромками облоя, с жёсткими косичками шлейфов в районе затылка. По ночам в яйцах отражается красная лампочка пожарной сигнализации.

На следующий день приезжает грузовик с техникой: телевизорами, нейромасками, компами – и трое парней-монтажников.

Телевизоры устанавливают на первом этаже первого корпуса.

Базовых по плану Дианы употребляют в два приёма. Вначале их собирают внизу, усаживают перед экранами, надевают на них маски, и они впитывают материал клиента – смотрят рекламные ролики и коммерческие нейропрезентации, сотни раз, снова и снова, по восемь часов. На обед только отпускают и в сортир. Один базовый – один ролик.

Вечером одуревшие базовые бредут в спальни на втором этаже, влезают в шлемы и отрубаются в них до утра.

Пока они спят, Ovum работает: обдирает внешние слои сознания, достигает присутствия, но теперь оно мешается с брендовым шмотом, косметикой, алкоголем, тачками, едой.

Спальни хорошо просматриваются на мониторах охраны. Базовые в шлемах-яйцах на головах лежат на низких койках из ДСП, по двенадцать коек в палате. Они укрыты разноцветными больничными одеялами из верблюжьей шерсти, зелёными, красными, синими. Одни дёргаются во сне, как псы, другие хлюпают носом, плачут, у третьих течёт слюна. Тайные мечты, подавленные желания, детские травмы, брендированные согласно последним брендбукам, текут всю ночь на облачный сервер Комитета Сестёр, питают образами новую нейровселенную.

Славик тоже ныряет в яйцо каждую ночь, в непонятной тоске, но лысая девушка с длинной шеей выходит из темноты, и становится легче, можно делать всё, что он всегда хотел, – и он делает, запоем, как в последний раз.

Они летят на бреющем над саванной, трахаются и засыпают на прибрежном песке, курят местный стаф в предгорьях Килиманджаро, жгут покрышки на шоссе вместе с повстанцами-масаями, расстреливают полицейские тачки. И каждый раз Славик замечает, как фокус внимания невзначай наводится на несущественные детали – он не видел их раньше, не придавал значения. Кроссовки на ногах одного из повстанцев только что из магазина, из последней коллекции, с чётким ярким логотипом. Машина полицейского босса, переезжающая мёртвое тело на асфальте, – в топовой комплектации, полный фарш, белый кожаный салон. В руках репортёра провинциальной угандийской газеты – новенький Canon.

В шлеме-яйце Славик всё ещё плывёт в потоке своей мечты, своего персонального живого, но эта мечта всё больше напоминает фильм, снятый лично про него, дорогой, яркий, круто сделанный – и проданный до последнего кадра. Как и вся его память. Как лысая девушка с длинной шеей.

– Я приду завтра, – говорит Славик. – Будешь ждать?

– Приходи, когда захочешь.

Славик сдёргивает шлем, у него щиплет в глазах и в носу, только зареветь