— Я не сканер, — признался капитан. — На столе аж восемь папок. Вы сутки общались с господами Мартыновым и Тульским. За это время мне удалось просмотреть одну из них.

— И какие выводы?

— Делать их — ваша стихия. Я обязан доложить суть.

— Справедливо, — заметил Лисин, морщась, как от зубной боли.

Он не любил таких заявлений, однако хорошо помнил, какую задачу ставил Сидельникову. Она звучала именно так: прочесть и доложить.

«Это ему труба покоя не дает. Точнее сказать, Гасилов с трубой».

— Еще один вопрос, Игорь. Откуда такие подробности? Ты что, додумываешь за авторов этих трудов? — Лисин кивнул на папки.

— Никаких фантазий, — запротестовал Сидельников. — Варравин оказался парнем душевным. Он записывал все, что видел и слышал. Дословно. Лучший образчик свидетеля.

— Ну, тогда начинай.

— После своего первого визита в полицию…

От своего первого визита в полицию Варравин отходил душой и телом неделю. Он не смог выждать положенный срок и снова направился к следователю.

Каково же было его удивление, когда тот же человек, сидящий в том же самом кабинете за тем же самым столом, сообщил ему, что расследование не принесло желанных результатов. Дело приостановлено, убийца не установлен. Следователь выразил соболезнование брату погибшей женщины.

Тогда Варравин поступил иначе. За день до бессмысленного похода к следователю он сидел в комнате, наматывал на вилку спагетти и краем глаза смотрел телевизор, где транслировались общероссийские новости.

Во весь экран демонстрировалось сосредоточенное лицо Генпрокурора страны. Варравин оставил в покое кетчуп, взял пульт и включил звук на максимум.

«Часто мы сталкиваемся со случаями латентной преступности, — говорил Генеральный прокурор. — Они остаются безнаказанными по простой причине. Сотрудники правоохранительных органов не желают заниматься данной категорией преступлений».

Генеральный прокурор выдержал паузу, поправил очки и посмотрел куда-то в зал. Наверное, он точно знал, где сидит сотрудник правоохранительных органов, не желающий заниматься раскрытием упомянутых преступлений.

«Граждане сообщают о фактах правонарушений и преступлений, а лица, призванные их защищать, отправляют заявления в стол. Безнаказанность криминально настроенных элементов нашего общества порождает недоверие добросовестных граждан. За прошлый год из числа ранее совершенных раскрыто…»

Варравин не стал слушать дальше. Он отодвинул ногой стул со снедью, выключил звук и решил, что в полицию все-таки сходить нужно. Ответ прыщавого следователя с пушком над верхней губой был ему известен заранее, но посетить этот кабинет с кислым запахом табака и слежавшихся бумаг необходимо. Чтобы сказать в лицо, открыто и честно…

— Вы занимаетесь укрывательством, не желаете ссориться с властью и вести следствие по откровенно резонансным делам. Я буду жаловаться на вас в прокуратуру.

— Пошел вон, — ничуть не расстроившись, бросил следователь и захлопнул дверь перед носом Варравина.

С довольной улыбкой Роман Алексеевич двинулся по коридору к выходу.

— Я забыл сказать, — произнес ему в спину следователь, появившийся в дверях. — Можете жаловаться. Это ваше право. Напоследок хотите совет?

Варравин заметил, что в обращении следователя отсутствует привычная презрительная нотка, подумал и вернулся к двери кабинета.

— Настоятельно советую вам прекратить проявлять такую настойчивость. Проку не будет, а неприятностей наживете.

— Вы трус.

Следователь вздохнул, покачал головой:

— Теперь точно вижу — наживете. — Он закрыл дверь.

Следователь трус. Варравин знал это, отправляясь с готовым письмом к прокурору города. Он изложил все так, как было и есть. Рассказал о предсмертных показаниях сестры, о низости сотрудников ГУВД, притормозивших расследование в страхе перед чином председателя суда, и о собственных наблюдениях.

Но это письмо не для почты. Оно слишком серьезное, чтобы доверять конверт синему металлическому ящику. Поэтому в холле заведения прокуратуры Варравин осмотрелся и подошел к стенду с указанием дней и часов приема граждан городским прокурором Мартыновым А. С.

Выяснилось, что к тому можно было попасть по четвергам, с 10.00 до 13.00. Варравин точно знал, что нынче среда.

Он приблизился к тетке, которая сидела за перегородкой из матового стекла, и спросил, едва доставая до верхнего среза окошка:

— Будьте любезны, как зовут прокурора?..

— Их тут море, — был ответ. — Какого именно?

— Городского, Мартынова.

— Андрей Сергеевич, — ответила тетка и тут же занялась делом — кто-то позвонил ей по телефону.

Дождавшись четверга, Роман Алексеевич просмотрел текст письма, которое всю ночь редактировал, вносил новое, разумное, удалял написанное наспех. С чистовиком, увеличившимся на два листа, он отправился по известному адресу. У крыльца серого дома с белыми колоннами Варравин отряхнул брюки, вынул из сумки губку для обуви и отполировал туфли. Полицейские, стоявшие на входе, осмотрели его сумку и убедились в том, что в ней нет ничего, кроме письма в полиэтиленовой пленке и этой самой губки.

С дрожью в душе, надеждой в сердце и уверенностью в чистоте собственных помыслов Варравин дождался своей очереди и вошел в просторную приемную, пахнущую полиролью. За столом сидела женщина лет тридцати, весьма приятной наружности. Варравин даже подмигнул ей и тут же устыдился своей пошлости. В этот момент, когда справедливость должна была восторжествовать, он плохо себя контролировал. Все люди, работающие в этом здании, казались ему непорочно зачатыми.

Прокурор выглядел человеком степенным, понимающим цели, поставленные перед ним. В полном соответствии с присягой, данной им, он был готов вести непримиримую борьбу со всеми проявлениями нарушения закона, кем бы они ни совершались. До победного конца!.. Так написано в клятве. Варравин перед визитом купил брошюру, посвященную закону о прокуратуре.

Вместе с этим прокурор выглядел несколько уставшим, и понять его было нетрудно. Полтора часа общения с гражданами — это вам не шутка.

Но он был приветлив и вежлив. Вежливым Мартынов остался, а вот насчет приветливости вышла штука. Она куда-то делась, когда Андрей Сергеевич, государственный советник юстиции, дочитал письмо.

— М-да, — сказал он и посмотрел на Варравина так, словно тот принес явку с повинной. — И чего же вы в конечном итоге хотите от прокуратуры города?

— Я в конечном итоге хочу справедливости, — заявил Варравин. — Чтобы прокуратура поступила… — Он хотел сказать «по совести», но тут же вспомнил, что ни в одной из пятидесяти четырех статей закона о российской прокуратуре, изученных им этой ночью, не встретил такого слова. — По закону. Полиция ничего делать не хочет.