— Где я видел тебя? — князь остановился перед согнутым в поклоне мужиком, вглядываясь в смутно знакомое лицо. В покоях было темновато, за слюдяными оконцами, рядком тянувшимися по стене гридницы, уже мерк свет уходящего заката.

— Вспомнил! — память у Ивана Даниловича — на зависть. — Бывший дружинник и грамотей…

«Грамотей» Иван Данилович выговорил так, словно помоями облил. Но Одинец почувствовал по легкой запинке, что это обстоятельство — их давнее знакомство — может сейчас иметь важное значение. Сбоку засопел Рогуля, но промолчал, гнида.

— Обиду от тебя купец имеет, — князь прошёлся по комнате и вновь остановился перед Александром, покачиваясь с носка на пятку в мягких домашних сапожках.

— Его обида не горше моей…

— Да? Ну, послушаю…

Иван Данилович за те несколько лет, что его не видел Одинец, изменился сильно: он погрузнел и округлился в поясе. Залысины на белом высоком лбу и раньше, в молодости, бросавшиеся в глаза, ныне продвинулись еще дальше, грозя слиться в значительную лысину. «Сколько же ему сейчас? — подумалось Одинцу. — Верно, скоро на пятый десяток перевалит».

— Жену он у меня увёл. Вместе с детишками…

— Не понял, — Иван Данилович вопросительно поднял брови, — как увёл?

— Известно как… — Одинец волнуясь, сначала сбивчиво, затем всё более выправляясь, рассказал, как было дело. И, странно, но князь терпеливо выслушал его до конца. К концу рассказа он уже сидел на своем привычном месте, на возвышении в дальнем углу гридницы, где был установлен личный княжеский стол, на тот случай, если князь надумает отобедать с дружиной. За этим же столом в особые приёмные дни глава московской земли отправлял и высшее правосудие, поскольку разбор тяжб в наиболее тяжёлых случаях тоже лежал на князе. Делами попроще занимались волостные старосты и тиуны.

Собственно, на большее, нежели судилище у крючкотвора средней руки, Одинец и не рассчитывал. Ещё под лавкой в гостеприимном Рогулином особняке он понял, что купец при всем своём вероломстве вряд ли покусится отправить его к праотцам: уж больно много свидетелей. Но чтобы разбором их личных счетов занялся сам князь московский, это было слишком…

Объяснилось все просто.

— Что ты намекал купцу вечор о какой-то помощи тверякам? — в вопросе князя прозвучала скрытая угроза.

Александр ее услышал. «Так вот в чём штука… — мелькнула мысль, — потому Рогуля и не поволок меня судиться к прикормленному городскому тиуну. Уж там-то бы он сумел повернуть всё в свою пользу. Но забоялся, что я про мечи для тверяков разболтаю».

— Я видел оружие, которое Рогуля тайно провёз в Тверь.

— Кто ещё знает о нем? На допросах в Твери сказал?

— Чтоб смерть была быстрой и лёгкой? Не, не сказал… Решил еще помучиться на этом свете.

— Помучаться… это я не сходя с места могу обещать, — князь плавил Одинца тяжёлым задумчивым взглядом. И как много лет назад во время одного их разговора Александр почувствовал, что поговорку «пан или пропал» придумали как раз на этот случай. Было видно, что князь нащупал какое-то решение и теперь тянул время, давая мысли отстояться.

— Ты, Егорий, выдь покуда в сени, — вдруг неожиданно сказал Иван Данилович. — И вы оба тоже.

Князь обернулся к истуканам позади него. По недоумевающим разбойничьим рожам охранников было видно насколько они обескуражены необычным поведением повелителя, но приказание выполнили незамедлительно. Рогуля стоял как громом поражённый. И до тех пор, пока один из бывших татей не потянул его за рукав, увлекая прочь из гридницы, не очнулся.

— Батюшка! Иван Данилович, да как же это… А я-то как же?!! — воскликнул обеспокоенный купец с такой страстью, с какой, наверное, кричали евреи, не взятые на борт Ноева ковчега.

— Я сказал: погоди в сенях! — повысил голос князь. Он дождался, когда за Рогулей закроется дверь и — «Садись!» — указал Одинцу на ближнюю лавку.

— Слушай внимательно и соображай…

Александра уговаривать не пришлось, хотя он тоже был слегка сбит с толку.

— Вот какой у тебя выбор: или я сейчас присужу вам поле и завтра лучший боец, какого наймёт твой «друг» Рогуля, снесёт тебе башку…

— Или? — спросил Одинец. «Полем» назывался поединок, к которому судьи принуждали тяжебщиков в тех случаях, когда затруднялись вынести верное решение. Они переваливали его на Божье провидение. Кто в «поле» выживет, тот, стало быть, и прав. А что проспорившего чаще всего уносили с этого судилища вперёд ногами, так на то — что поделаешь! — Божья воля. Самое обидное: спорщикам в иных случаях — по болезни или по старости — разрешалось нанимать вместо себя другого бойца.

Одинцу было ясно, что биться с ним купец самолично не станет. И противника — с его-то тугой мошной! — подберёт такого, что только держись… Иван Данилович же и поспособствует купчику в этом, чтоб навсегда закрыть рот ненужному свидетелю. У него в дружине есть лихие парни. А Сашка какой боец после голодных месяцев нищенства? Одинец, конечно, и мысли не допускал, что Господь встанет на сторону кривды, но рисковать не хотелось.

— Или? — переспросил Александр.

— Что «или»? — князь сказал недовольно.

— Или — что?

— Это ты мне скажи, чего выбираешь: поле или…

— Лучше я вот это «или» выберу.

— Правильно! — лицо Ивана Даниловича в полутьме, сгустившейся в гриднице и особенно в княжеском углу, было почти невозможно разглядеть, но Александру почудилась ехидная улыбочка, скользнувшая по нему. — Тогда слушай. Ты должен разыскать двух мужиков, которые служили с тобой вместе у Рогули в охране.

— Это которых? Нас пятеро было.

— Ты слушай. И не перебивай князя. Так вот, зовут этих двоих заср… Жуком и Толстыкой. И должны были они мне кое-что привезти из Твери. Да вдруг пропали по дороге. Рогуля показывает, что в первую же ночь, как обоз из города бежал, отбились они от него. Уразумел?

— А что привезти-то должны были?

Князь с ответом не спешил. Он встал, запалил свечу от лампадки, висевшей под иконами на стене, затем, приблизив к Александру («рыбку жареную откушивал» — определил голодный Одинец) лицо с набрякшими мешочками под глазами, свистящим шепотом сказал:

— Книжечку такую пергаментную.

— Книжку? — Александру показалось, что ослышался. — Просто книжку?

— Ага, просто книжку. Если встретишь где, волоки сюда.

— Хорошо, — сказал озадаченный Одинец, — только охранники от Рогули отстали ещё на той стороне, на тверской. А там не сегодня-завтра бой начнётся.

— Вот и поторопись. Чего бы ради я тебя посылал на поиски, если бы в моем московском селе они дёру дали? Без тебя бы обошелся. Да и, признаться, не первый ты за ними едешь. Уж два раза туда людей наряжал. И все — как в воду! А ты, — князь ехидно прищурился, — с тверскими, коза их забодай, пуд соли съел. Почти што свой ты там. Так что пробирайся и ищи. Хоть грабь, хоть кради, хоть милостыню проси…