Как ни роскошна жизнь в дорогом отеле, словно в раю, а домой нормальному человеку вернуться не терпится, и временные неудобства воспринимаются философски. «И не такое терпели». «Главное, чтобы эта керосинка до Москвы добралась». «Дружище, ты бутылку не потерял? Наливай, пока не поднялись».

Трое молодых незадачливых коммерсантов заняли места в последнем ряду и о своей трезвости даже не вспоминали. Бутылки они сложили на свободное кресло, где должен был находиться фиксатый Борис. Но он, как известно, пребывал в другом месте.

Остальные расположились в центре первого салона в одном ряду. Мария – у правого иллюминатора, демонстративно отвернувшись от Гурова, который сидел в крайнем кресле и мог вытянуть правую ногу. Место между ними пока пустовало. Через проход втиснулась в кресло Катерина. Рядом с нею дремал или делал вид, что дремлет, обожженный солнцем мужчина, который пробыл в раю всего неделю; в самолете он впервые снял свою соломенную шляпу, оказалось, что у него красивые волнистые волосы. С другого края сидела красивая незнакомая леди в дорогом строгом костюме, прекрасно облегающем ее крупную, но стройную фигуру.

Гуров, не вдруг узнав Эльзу, – а это была она, – едва не ахнул. Катерина держалась с подругой вежливо, как с попутчицей. Через проход расположились блондинистый Петр и смоляно-черный Гиви. Крайним к проходу сиротливо притулился худенький Еланчук.

Лишь в момент взлета стюардесса пыталась восстановить статус-кво. Друзья обозначили порядок, затем все встало на свои места.

Мужики маялись после крутого вчерашнего бодуна и сразу достали из кейса бутылку коньяка, чем усугубили свое состояние. Когда самолет набрал высоту, они завалились к иллюминатору и захрапели.

Марии надоели перистые облака, она повернулась к Гурову.

– Красиво отдохнули, милорд! Я благодарна тебе, твоим друзьям. Две недели ни одного слова о съемках, ролях, театре. Даже не верится, что такое возможно.

– Спасибо, очень приятно, миледи, что тебе понравилось, – расцвел Гуров.

– Характер у тебя… – она вздохнула. – Зато ты был великолепен в сцене с этим дебилом. Ночь, огни, шуршит море, отблеск травы и нож в руке. И ты словно заговоренный. А кстати, куда подевалась эта обезьяна с ножом? Как сквозь землю провалился.

– Наоборот, он улетел в Берлин.

– Теперь сознайся, о чем ты ночью беседовал с этой дамочкой? Ты произвел на нее столь сильное впечатление, что она превратилась в цивилизованную женщину.

– Не скажу, – прищурился Гуров. – Да теперь это и неважно.

По проходу пробиралась улыбающаяся стюардесса с подносом, предлагая напитки.

Гуров поставил на откидной столик перед Марией два пластиковых стаканчика с минералкой, привстал, словно устраиваясь удобнее, и взглянул через плечо стюардессы на столики Катерины, которая дремала, и ее пятнистого соседа, спавшего с открытым ртом.

Стюардесса с подносом ушла, вскоре подошла другая, тронула Катерину за плечо, зашептала:

– Простите, там внизу среди вещей желтая кожаная сумка на «молнии» и с поперечным ремнем, случайно не ваша?

– Моя, а что с ней? – Катя облизнула жирные от алой помады губы.

– Расстегнулась, трясет, да и люди вечно лазают, один забыл взять, другой хочет положить, – ответила виновато стюардесса.

– Спасибо, – Екатерина тяжело выбралась из кресла, двинулась по проходу.

– Извини, Машенька, я пойду покурю втихую, – Гуров пошел следом.

Когда он встал, то чуть не столкнулся с Еланчуком, который неизвестно каким образом оказался в этом же проходе. Пропуская Гурова, он задержался у пустого кресла и, закрытый плотной фигурой Гурова, быстро поменял местами стаканчики, стоявшие на столике перед Катей и ее спящим соседом.

Гуров покурил. Катя, видимо, привела в порядок свой саквояж. Они вернулись вместе. Гуров пропустил даму, она села. Гуров взял свою воду, кивнул Марии и Кате, выпил, сел и закрыл глаза. Очнулся на мгновение пятнистый немец, быстро выпил воду, откинул голову, закрыл глаза и вновь открыл рот.

Катерина смотрела на соседа с нежностью, даже с любовью. Улыбнулась. Помада окрасила ее зубы. Улыбка казалась кровавой. Достала зеркальце, вновь улыбнулась, увидела краску на зубах, провела пальцем; затем взяла пластмассовый стаканчик, прополоскала рот и, выпив, откинулась на спинку кресла.

Гуров посмотрел на сидевшего через ряд Еланчука, беззвучно прошептал:

«Терпи, остался один шаг», – и встретился взглядом с Эльзой-Ольгой, которая смотрела на него лишь секунду и зажмурилась.

Мария, которая обычно все видит и чувствует, этот момент пропустила, смотрела в окно на разлетающиеся редкие облака и наплывающую посадочную полосу, стремительно несущуюся навстречу.

Самолет взвыл и затрясся, мощно затормозил, затем начал выруливать на отведенную ему посадочную полосу. По внутренней связи усталый и безнадежный голос убеждал пассажиров не вставать с мест до полной остановки двигателей. Большинство людей летало регулярно. Однако это не мешало им мельтешиться, толкаться, пробиваясь к выходу, словно из самолета можно выпрыгнуть на ходу, как из трамвая.

Неподвижно сидели лишь несколько пьяных, да Катерина, разметав свои телеса, уронив голову на грудь, не реагировала на посадку.

Гуров, подхватив легкий чемоданчик, пропустил Марию вперед, даже слегка подтолкнул ее, не хотел, чтобы она присутствовала при сцене, когда выяснится, что женщина мертва. Они прошли в здание аэропорта до того, как закричала стюардесса.

Лица пограничников были, как всегда, строги, неулыбчивы. Русские пограничники в своей сосредоточенности впереди планеты всей.

А в зале выдачи багажа произошел очевидный прогресс; чемоданы появились чуть ли не одновременно с пассажирами, которые их вылавливали с транспортера.

Эльза тут же оказалась в объятиях симпатичного мужчины с легкой сединой на висках, который повел ее к служебному входу. Гуров нарочито замешкался, наблюдая за ними, но Эльза с мужчиной скользнули в стеклянные двери, растворились в людском водовороте.

Петр, кроме чемодана, держал длинную узкую коробку с изображением гигантской куклы, озирался. Еланчук разговаривал с таможенным начальником, не упуская из поля зрения Петра, прекрасно понимая, кого тот ищет бегающими глазами. Гиви подтолкнул Петра в сторону зеленого коридора, и они благополучно миновали таможенный контроль.

Гуров нагнулся за своим чемоданом, но им уже завладел полковник Крячко, который по случаю встречи начальника был в парадной милицейской форме. Он обнимал Марию, хохотал и грозно спрашивал:

– Дорогая, надеюсь, наш бездельник не приставал к тебе с ненужными вопросами?

– Стас, если ты хочешь изолировать этого человека от работы, требуется полностью изолировать его от общества.

– Неужели нашел? – удивился Станислав.

– Обязательно! – произнесла Мария любимое слово опергруппы. – Лев Иванович разыщет дьявола даже в раю.