Его жена упала на диван возле нас и зевнула.

– У нас есть еще бутылка? – спросил он, и она уставилась на него покрасневшими глазами. Потом она медленно кивнула.

– Мне надо идти, – сказала я, и она согласилась со мной слишком быстро.

Я запрыгнула в такси в 22.00, и была в том счастливом состоянии, когда вы чувствуете себя идеальными и ничто не сможет вас смутить. В этом состоянии я любила болтать с таксистами, эти разговоры были одной из любимейших частей моей жизни в Нью-Йорке. Я прыгала в машину, опускала разделительную перегородку и тщательно исследовала имена водителей, их лица, пытаясь угадать пейзажи, в которых они выросли.

– Ты из Сенегала, – говорю я, и парень смеется в ответ. Ничего подобного. Никакого Сенегала. Абсолютно неправильно.

– Ты из Украины, – скажу я, и он ахнет от удивления. Как я угадала? Откуда я знала?

Мой парижский таксист почти не знал английского. Но он позволил мне курить в машине, и я полюбила его. Я смотрела, как сигаретный дымок проплывает мимо моего взгляда. Мы проехали высокие белые дома, похожие на свадебные торты. Когда он резко нажал на педаль тормоза, меня бросило вперед, и моя голень ударилась о твердый пластик.

Он быстро спросил: «Вы в порядке?»

Позже я поняла, что у меня сильный ушиб. Но тогда, в такси, я не чувствовала боли. «Все хорошо, – ответила я ему, откидываясь на спинку и скрещивая ноги. – Все офигенно».

На следующий день я проснулась рано утром, полная сил и надежд. Быстро посетила фотосессию с ведущим. Вся семья позировала на Монмартре, стараясь делать вид, что им абсолютно не холодно.

– Мне пришлось заплатить за ту последнюю бутылку сегодня с утра, – сказал он мне.

– О, отлично понимаю, – ответила я. Я не чувствовала себя плохо этим утром, но мне нравился дух похмельного товарищества.

– Вы вчера пили еще что-нибудь?

– Нет, – я решила не упоминать два бокала вина, которые я взяла в баре своего отеля.

Я оставила их на холодном холме, чувствуя себя почти виноватой за то, насколько легкой оказалась эта работа. У меня оставался целый день в Париже. Пойти в Лувр? Прокатиться по Сене? Вместо этого я вернулась в отель, свернулась калачиком на мягкой постели, покрытой белоснежным покрывалом, которая казалась самым безопасным местом в мире, и задремала.

Когда я проснулась, было уже темно. Мой последний вечер в Париже. Я собиралась поужинать с подругой, а выделенные издательством деньги жгли мой карман. Для ужина я выбрала максимально гламурный образ: выпрямила волосы утюжком, а черный корсет скрыл 6 килограммов из 12 лишних.

Моя подруга Мередит жила в паре кварталов от моего отеля. Я познакомилась с ней, когда она работала в New York Times, но с тех пор она переехала в Париж и устроилась на работу в International Herald Tribune.

– У меня есть коньяк, – сказала Мередит, когда мы были у нее на кухне. Коньяк был одним из напитков, которые обычно пьют после еды, но она считала, что сегодня тот день, когда его час должен наступить раньше. – Хочешь?

Я никогда прежде не пила коньяк. Но я пыталась стать более утонченной. Заказывала качественную водку в барах на Манхэттене, где лейбл имел значение. Пила текилу Patrón, и мне нравилось сообщать каждому, кто готов был меня слушать, что текилу нужно медленно смаковать, а не пить залпом.

– Я бы выпила бокал, спасибо. – Ее квартира выглядела как картинка из журнала. На первом этаже был стеклянный потолок, и когда вы смотрели сквозь него, то видели окно крыши второго этажа и звезды. Я задалась вопросом, сколько интервью в месяц мне нужно проводить, чтобы заработать на такую квартиру.

Я сидела на красивом диване 50-х годов и покачивала бокал в ладонях. Сделала глоток, и напиток обжег мне горло. Черт побери. Почему я не пила это всю свою жизнь? Так тепло и настолько насыщенный вкус! Коннннньяк. Мне нравился его тихий и чувственный звук названия. Два слога и такая музыка. Мередит спросила, хочу ли я еще бокал. Это был мой последний вечер в Париже. Я должна была сказать да.

Мы поужинали в Монпарнасе, в ресторане, который когда-то был любимым рестораном писателя Фрэнсиса С. Фицджеральда. Мередит переживала, что это место было слишком туристическим, но я была счастлива оказаться внутри истории. Интерьер в стиле ар-деко, высокие потолки, белые скатерти. На свободном французском Мередит заказала бутылку вина, и это заставило меня почти влюбиться в нее.

Сказала ли я это за столом? «Я слегка влюблена в тебя». Может быть. Я говорила подобное все время, потому что вокруг были толпы женщин с самооценкой на уровне плинтуса, и я чувствовала себя обязанной изменить это. Ты действительно очень хорошенькая. Я была поражена, когда ты заказала вино на таком прекрасном французском. Алкоголь превратил всю мою зависть в жирный крем.

Мы заказали устриц. Мы заказали улиток. Я соглашалась на все, что предлагала Мередит. Выпивка сделала меня гиперактивной – в этой машине не было тормозов, а нога все время жала на газ. И я стала пить, чтобы успокоиться, как до этого пила, чтобы разогнаться.

– Эта еда удивительна, – сказала я ей, хотя даже лапша быстрого приготовления казалась мне вкусной после пары бокалов.

Официант подошел, чтобы предложить нам десерт, и мы с Мередит обменялись заговорщицкими взглядами. Еще два коньяка, пожалуйста.

На часах было за 23.00, когда принесли счет. Мы выкурили полпачки сигарет. Я бросила на стол свою кредитку, даже не взглянув на сумму счета.

– Я не могу позволить тебе заплатить за все это, – сказала Мередит, и я подмигнула ей.

– Не волнуйся. Я и не плачу.

Мы упали в такси. С этого момента куски реальности уплывают из моей памяти. Я вижу Мередит в такси, шарф намотан вокруг ее шеи. Холодно, мы сидим близко друг к другу, слишком пьяные, чтобы беспокоиться о приличиях. Хорошие друзья. Старинные подруги. Я вижу красную точку счетчика – размытое пятно на самом краю зрения. Пытаюсь разобраться с евроцентами. Какая из этих чертовых монет какая?

Я почти уверена, что Мередит сказала: «Хочу пройтись от твоего отеля. Мне нужен свежий воздух». Должно быть, мы обнялись на прощание. Мне было так хорошо. Давай повторим. Но я не помню этого. Все, что я помню – мы стоим там, говорим – и она уходит. Ноябрьские листья медленно падают на парижскую мостовую. Я поворачиваюсь к вращающейся стеклянной двери и иду внутрь.

Высокий парень за стойкой консьержа. Я видела его раньше.

– Как прошел вечер, мадемуазель? – Его голос почти комично низкий.

– Превосходно, – отвечаю я. Произношу абсолютно четко каждую букву. Справляюсь. Гладкий пол вроде этого, в отеле, сложно преодолеть на каблуках, я это знаю по собственному опыту. Идешь осторожно, совершенно нормально, а потом – БУМ. Лицом у пола. Я машу консьержу, желаю доброй ночи. Какие здесь хорошие люди. Смотрите: я справилась. Прошла и не упала!