Мой банковский счет увеличился за счет нерастраченных на пиво денег. Однажды я зашла в офис главного редактора, закрыла за собой дверь и сказала, что я уезжаю в Эквадор.

История этого путешествия – одна из самых главных в моей жизни. Страшная, но волнующая: Эквадор, Перу, Боливия. Половину дня я читала книги, а оставшееся время проводила как душе угодно.

Но когда вы становитесь счастливы, будьте осторожны вдвойне. Вы можете захотеть ту единственную вещь, которой у вас нет.

Я скучала по выпивке. Новый мир был велик, но я не чувствовала себя цельной без ее энергии. Я думала об алкоголе все время. Если бы я только могла пить снова, я отдалась бы этому прекрасному незнакомцу, а не доставала бы себя ворчливыми предостережениями. Если бы я могла хлебать местные коктейли, как прочие ученики на курсах испанского, иностранные слова текли бы из моего рта подобно божественному пророчеству. Вместо этого я так боялась говорить на другом языке, что опускала глаза вниз, теряя зрительный контакт с собеседником.

Или, возможно, трех. Я безумно хотела снова войти в ту реку. Опустить палец ноги или упасть целиком.

Моя лихорадка усиливалась, я начала жаждать пьяных драм. Угадаете, что я упускала? Похмелье. Чего я хотела? Ночи сожалений. Мои покрытые фиолетово-багровыми синяками голени, небрежный турист на книжном складе, его руки на моем теле.

Через три месяца с начала моей поездки Эквадор впервые в истории прошел отбор на чемпионат мира по футболу. Я не была фанаткой спорта, но должна была отпраздновать это событие. Вечеринка захлестнула весь квартал. Я вскрыла пинту пива, сделала глоток и почувствовала, как расслабляется все тело, вплоть до пальцев ног. Два часа и две банки пива спустя я исполняла сумасшедший танец, подпевая Шакире на испанском. В одиночестве. В выходящем на улицу патио моего домика. К черту осуждение. К черту установки. Я вернулась.

Когда я вернулась в Штаты, то изо всех сил пыталась объяснить друзьям, почему снова начала пить. В конце концов, прошло не так много времени с тех пор, как я объявила им, что я бросаю. Но я сказала, что стала гораздо более здоровой. Я была осторожна. В основном все мои знакомые кивали мне и пытались осторожно понять, какая их реакция будет проявлением поддержки. «Люди все время колеблются туда и сюда», – сказала я. И это было точным описанием того, во что мы окунулись в наши «за двадцать пять»: ухабистые дороги, которыми мы теперь шли. Браки терпели неудачу, лесбиянки вновь сходились с мужчинами, мечты оказывались разбитыми.

Спустя несколько недель у меня случилось новое затмение. На этот раз перед аудиторией в 300 человек.

Я тусовалась с трио комиков, которые постоянно ошеломляли меня своей способностью к импровизации. Один из них попросил меня принять участие в мероприятии, на котором он выступал, и мне захотелось быть достаточно смелой, чтобы принять это предложение. Рискнуть. И быть готовой к неудаче. Как пел Эллиот Смит: «Просто скажи «да».

Итак, я сказала «да», но чему? У меня не было абсолютно никаких навыков в импровизации и я не умела играть на музыкальных инструментах. Мы решили основываться на том, что назвали «Пьяной игрой в вопросы и ответы». Я выпью, а зрители будут задавать мне любые вопросы. Проще простого, разве нет? Но я понятия не имела, что могут сотворить сотни людей.

А еще я не ожидала, что придет парень, которого я встретила в Далласе. Линдси и я провели вместе около двух недель – длинные письма, долгие разговоры по телефону, – и я пыталась понять, насколько все серьезно. Мне он нравится, но нравится ли он мне достаточно сильно? Он удивил меня тем вечером: ему пришлось ехать три часа, чтобы посмотреть на мое выступление в Остине – широкий жест, который заставил меня нервничать и чувствовать себя идиоткой. Я была тронута тем, что он захотел приехать, но опасалась, что не смогу соответствовать этому энтузиазму, не смогу смотреть на него таким же восхищенным взглядом. И из-за всех этих нервов мне нужно было выпить. Много.

К тому моменту, когда началось шоу, я спотыкаясь шла через покрытое травой поле, останавливала идущих мимо людей. «Видели моего нового парня?» – спрашивала я, держа в одной руке стакан с выпивкой, а в другой – его ладонь. – «Он ми-и-и-илый».

Вскоре я добралась до сцены, и люди начали задавать свои вопросы. Но единственное, что я помню, – это как рассказываю чертовски бессвязную историю про Винни-Пуха.

Когда я проснулась следующим утром, то почувствовала себя полностью раздавленной. Два года я шла по пути эволюции – и вот я здесь, в начальной точке маршрута. Линдси и я шли в кафе, когда какой-то парень окликнул меня. «Эй ты, та самая пьяная девчонка! – сказал он, и мой желудок рухнул куда-то вниз. – Ты была уморительной!»

Я слышала истории про пилотов, которые управляли самолетами при затмении, или людьми, управлявшимися со сложным оборудованием. И так или иначе я прошла этот этап, когда стояла на сцене: открыла свое подсознание, и оттуда выпало веселье.

Я повернулась к своему парню, чтобы узнать его мнение. Он буквально светился. «Теперь ты знаменитость», – сказал он и сжал мою ладонь.

Я переехала в Даллас, чтобы жить с Линдси, и стала музыкальным критиком в Dallas Observer. Хорошие были деньки! Владельцы клубов не выписывали мне счета, владельцы музыкальных лейблов покупали мне выпивку. Я едва годилась для работы, с трудом вела половину бесед, но алкоголь смягчал мои ошибки. И мой бойфренд поступал точно так же. Линдси был малоизвестным музыкантом, который проводил вечера, играя миксы песен, и дни, занимаясь базами данных. Мой успех на шоу был билетом в мир, который раньше он мог видеть только со среднего ряда зрительного зала. «Я чувствую себя президентской женой», – сказал он однажды ночью, после того, как мы весь вечер пили с музыкантами. Мне даже не пришло в голову, что это может быть плохим знаком.

Мои истории наращивали свои обороты. Я начала писать иначе – словно писал кто-то похожий на меня, но пьяный, в беспорядочно-комичном ключе. Я отпускала шутки об альбомах начинающих групп, которые они присылали к нам в редакцию. Но люди говорили, что я была необузданной. Возможно, им нравилось постоянное напоминание о том, что все мы сломаны, что за каждой улыбкой скрывается трагедия. Я начала писать для литературного онлайн-журнала под названием The Morning News. В этом отдаленном уголке Интернета я могла притвориться кем угодно. Никто не видел меня, и я смогла писать истории, в которых было очень много от меня настоящей.

Но люди видели. Редактор New York Times внезапно написал мне письмо. Она спрашивала, не хочу ли я писать для них время от времени. Они ищут авторов с сильным голосом.

Линдси и я были отличной парой. Он готовил тщательно продуманные ужины – сувлаки[58] из ягненка, тайский суп с лемонграссом, а я в это время болтала ногами, сидя на кухонном столе, и потягивала вино из пузатого бокала, похожего на аквариум. Ему нравилось заботиться обо мне, хотя мы оба не любили заботиться о самих себе. Наши жизни были, словно в песне Wilco: «The ashtray says you were up all night (Пепельница говорит, что ты не спал всю ночь)». Наши жизни были, словно в песне Old 97’s: «Will you sober up and let me down? (Ты протрезвеешь и отпустишь меня?)». Это были песни, которые мы слушали все время, пока курили одну сигарету за другой, песни, уверяющие нас в том, что постоянно пить, страдать и маяться от похмелья – правильно и нормально.