А затем занавес опускается. Вы знаете, что случается после. На самом деле никто из нас не справляется.

Раньше у меня были кошмары про то, как меня выпихивают на сцену прямо в разгаре спектакля без единой подсказки, что я должна делать и говорить. В другой версии того же сна я помнила не те слова и делала все не по сценарию. Я просыпалась потной, с обмотанной вокруг ног простыней. Позже обнаружила, что такие кошмары совершенно типичны – это успокоило меня, но одновременно и расстроило. Даже мое подсознание было совершенно обычным.

Раньше, когда я просыпалась после такого сна, я говорила себе: этого никогда не произойдет. Никто не будет играть в пьесе, когда не знает даже ее названия. Это не реально. И все же, когда занавес открылся той ночью, и я обнаружила себя в постели с парнем, про которого не помнила ничего – даже, как и когда я его встретила, наш диалог выглядел так:

Я: Мне нужно идти.

ОН: Ты только что сказала, что хочешь остаться.

Странно, насколько спокойной я была. Коньяк все еще гулял в моей крови, потому я особо не искала подсказок, которые бы пролили свет на всю ситуацию. Разберусь со всем позже.

Я была уверена, что нахожусь в своем отеле. Я узнавала пушистый коричневый ковер, светильники из блестящей стали. На кровати были те же самые белые простыни. Но в голове проскальзывали странные мысли. Я подумала, что этот парень – мой бойфренд. Возможно, он был тем, ради кого я приехала в Париж, чтобы взять интервью. Это напоминало выход из глубокого сна, когда реальность и сновидения смешиваются, и сложно отделить одно от другого. Я думала, что просыпаюсь и целую подушку, но подушка оказалась слегка лысеющей обладательницей добрых глаз.

Паника началась, когда я посмотрела на часы. Было почти 2.00. «Черт, мой самолет вылетает через несколько часов», – сказала я.

На самом деле вылет был в 11.00, но я не понимала, сколько часов лежит между «сейчас» и «тогда». Ужас начал пускать во мне цепкие корни.

Я вытянула свои колготки – скомканный клубок у подножия кровати, застегнула лифчик так быстро, что погнула застежку. Прыгала и спотыкалась, застегивая обувь. Сносила вещи, что-то рушилось за моей спиной. Я возвращалась в реальный мир. Некоторые части тела ощущались воспаленными и стертыми. Позже, когда я мочилась, я ощутила укол боли.

– Это было забавно, – сказала я.

Он лежал на постели: одна рука была изогнута так, словно я еще лежала там, как в уютной колыбели. Он поднял ее как человек, которому не дали выбора.

– До свидания, я полагаю, – ответил он мне.

Я закрыла дверь, и щелчок замка принес мне несказанное облегчение. Звук избавления по счастливой случайности.

Я была на пути к лифту, когда поняла: у меня не было с собой кошелька.

Когда я говорю, что у меня не было с собой кошелька, я не имею в виду конкретный кошелек – черный, виниловый, с начинавшей уже распускаться строчкой. У меня просто не было кошелька. Паспорта. Денег, водительских прав, карты-ключа от комнаты, ключей от квартиры в Бруклине.

У меня не было способа вернуться домой.

Я повернулась и уставилась на линию дверей за моей спиной. Черт. Они все абсолютно одинаковые. Какая из них? Это было несправедливо. Забыть что-то, что только что, мать его, произошло.

Я не имела ни малейшего представления, какая из дверей мне нужна. Женщина может провести полжизни, помня жестокую шутку одноклассника, которая произошла в 1985 году. Но при этом она может не помнить, что случилось 20 секунд назад.

Стоп. Успокойся. Подумай. Я вспомнила свои действия, шаг за шагом. Я прошла пять дверей на пути к лифту. Или четыре? Я искала следы от моих заостренных каблуков в ковровом покрытии, которое было покрыто завитушками, напоминающими раздвоенный змеиный язык. Я ничего не нашла, но продолжала пытаться найти любую зацепку. Я миновала аварийный знак? Что относительно стоящего у двери столика для обслуживания номеров?

Дедуктивное расследование подсказало мне, что номер был угловым – окно в нем было больше, чем в моем, а комната имела L-образную форму. Поэтому я вернулась в конец коридора. Сделала глубокий вдох и постучала. Удар был совсем легким. Это был извините-удар. «Я-знаю-что-вы-очень-заняты» удар.

Ничего не случилось. Никто не подошел к двери.

Я посмотрела на дверь рядом с «моей». Может быть, это была она? Может быть, комната вовсе не имела L-образного изгиба, просто мебель была расставлена иначе? Еще один стук, на этот раз громче.

Ничего, никого.

Я подумала, что он мог пойти в душ. Или отрубился, валяется на постели в той же позе, как я его оставила. Разбудить выпившего человека может быть непростой задачкой.

Я вернулась к первой двери. Глубоко вздохнула и замолотила в нее. Я била обеими руками, стараясь не думать о том, что произойдет, если я ошиблась. Парень, заглядывающий в глазок с той стороны. Его жена, которая подходит и спрашивает: «Кто там, дорогой?».

Ничего. Никто не ответил мне.

Я посмотрела на коридор: ровный ряд дверей, уходящих, кажется, в бесконечность. Запустила пальцы в волосы, издала тихий отчаянный крик.

Я сползла по стене, села в узком закутке между двумя дверьми. Закрыла глаза и сидела так долгие минуты. Я многого хотела в один и тот же миг. Хотела позвонить Анне. Хотела позвонить своему парню, который уже не был моим парнем. Хотела, чтобы Бубба свернулся клубком у меня на груди, успокаивающе трогал шею мягкими лапками, а я слышала стук его крошечного сердечка.

Я не знаю, как долго просидела так. Десять минут, десять лет.

Когда я наконец встала, у меня был готов план.

В колледже мы часто шутили над тем, что называли «позорной прогулкой». Похмельное воскресное утро, ты возвращаешься домой с вечеринки: волосы растрепаны, на туфле не хватает каблука. Ковыляешь, переваливаясь, и обязательно встречаешь идеальных девчонок, которые смотрят на тебя, презрительно подняв свои идеальные брови. Наш смех над позорной прогулкой заставлял мозг перестать испытывать стыд. Она не была больше позором, став причащением к клубу тех, кто умел жить по-настоящему. Как и большинство наших словечек – вдрызг, в дребадан, вусмерть – я никогда особо не думала об этом.

Но путь к стойке консьержа в холле отеля был по-настоящему позорной прогулкой. Пока я спускалась в лифте, я пыталась привести себя в порядок. Одернула свою шерстяную юбку. Постаралась не выглядеть так, будто только что вылезла из-под земли.

– Бонжур, – сказала я консьержу. Мой голос прокатился по холлу гулким эхом, как бывает только глубокой ночью.

– Добрый вечер, – ответил он. – Чем могу помочь?

Над стойкой висел ряд часов: каждый показывали время в одном из городов по всему миру. В Нью-Йорке было только 20.30. Так безопасно и так далеко.