– Ни к чему напоминать людям о поражении и о гибели друзей, – сказал ярл, – во всяком случае, если мы хотим, чтобы они нам служили. Пускай лучше полюбят «Змея», как любим его мы.

– И так мне легче будет за ними присматривать, – проворчал Улаф, бросив взгляд на англичан.

Они вместе с нами откапывали корабль, а теперь уселись на скамьи гребцов, тяжело дыша и морщась от вида собственных изломанных и окровавленных ногтей. По счастью, ветер был достаточно сильным, чтобы мы смогли поднять парус при убранных веслах. Правда, шли мы на юг, а дуло с юго-востока, поэтому продвигались мы небыстро, но все равно охотно предпочли не грести. Те, кто был на носу, хлопотали с парусом: привязывали гик[17]толстой веревкой, чтобы край большого шерстяного крыла неподвижно смотрел вперед. Так «Змей» не выходил из ветра, и Улаф с Брамом могли поворачивать нас при помощи булиня[18].

За семь дней все на корабле – наши сундуки, палуба, мачта, бочки с водой, оснастка и блоки – насквозь промокло, замшело и осклизло. Пришлось очищать дерево ножами, тереть грубой тканью и смазывать жиром: жизнь на судне достаточно тяжела, даже если тебе не приходится скользить по грязи. И все же приятно прибираться на корабле-драконе, особенно таком, как «Змей» или «Фьорд-Эльк». Сам того не замечая, начинаешь нежно бормотать или нашептывать: «Ну вот, сейчас мы тебя почистим… Так-то лучше, правда? Да, теперь ты снова красавец!» Если любишь судно, оно отвечает тебе взаимностью. Даже когда волны вздымаются до верхушки мачты или море набухло так, что еще чуть-чуть и вода польется через борт, корабль старается для тебя. Благодаря ему твои легкие наполняет воздух, а не соль.

Я посмотрел в небо и поначалу увидел лишь маленькие черные пятна, сновавшие среди густых серых облаков. Потом мои глаза различили чаек и ласточек, напоминавших наконечники стрел, а над ними трех ворон, чье карканье то и дело прорывалось сквозь туманную пелену.

Сигурд держал Эльдреда на корме рядом с собой и рулевым Кнутом, но остальным англичанам велел стоять у мачты и смотреть, как викинги управляются с парусом. Три человека должны были постоянно подтягивать подпоры. Этому нехитрому делу Улаф научил саксов довольно быстро. Работали они неплохо, и я мог поклясться, что гордость распрямляла их спины.

– «Англичане ходят по морю не лучше, чем цыплята летают», – говаривал мой отец, – сказал Сигурд по-английски, чтобы Эльдред его понял, и мне подумалось, что воины-саксы явно намерены опровергнуть суждение Сигурдова отца.

Ярл тоже это заметил и, поймав мой взгляд, кивнул в сторону англичан. Одна бровь его приподнялась, а сжатые губы подавляли веселую усмешку.

Мы медленно шли вдоль берега, когда прямо на нас откуда ни возьмись налетело грязное облако кусачих мошек. Они забивались к нам в рот и под одежду, а некоторых даже кусали в глаза, что, по всеобщему признанию, было редкой подлостью. Мы, взревев, стали просить, чтобы Улаф и Кнут вывели нас из этого царства Хели, но ветер не позволил повернуть. Вынужденные терпеть, мы, точно испуганные женщины, кутались в меха и кожи. Едва мошкара оставила нас в покое, мы рассмеялись: Свейн, заползший под шкуру белого оленя, был похож на снежную гору, что внезапно свалилась на палубу. Так, хохоча, дразня друг друга и почесывая укусы, мы подошли к устью Секваны: это стало ясно, когда показались три широких кнорра, шедших каждый своей дорогой на запад или на юг. Скоро перед нами возник кряжистый полуостров, а на нем стояли дюжины домов, которые, словно кашляя, пускали в серое небо черный дым. Улаф сказал, что за поворотом нам откроется река.

Мы шли недостаточно близко к берегу, чтобы видеть людей, но они-то наверняка увидали паруса «Змея» и «Фьорд-Элька», даже если сами корабли были скрыты от их глаз волнами.

– Одному Иисусу известно, что франки с нами сделают, – сказал Пенда, сидевший позади меня.

– До того как «Змей» подошел к моей деревне, даже Гриффин, самый опытный воин, вообразить себе не мог, каково это – шестьдесят человек в кольчугах, да еще у каждого меч, копье и топор! – сказал я, вспомнив ужас, который испытал при виде такого полчища вооруженных викингов. – Надеюсь, что и франки ничего подобного не видывали. Было бы лучше, если б они нас опасались.

– Они будут нас опасаться, парень, даю свой лучший зуб! Еще бы – такое сборище головорезов!.. А что стало с Гриффином?

От этого вопроса у меня подвело живот.

– Началась битва, он убил одного из их людей. Корабельного плотника, – сказал я, и в моей душе на мгновение расцвел теплый отзвук гордости. – Тогда они распороли Гриффину спину, порубили на куски ребра и вынули легкие. – Я почувствовал, как искривилось мое лицо. – У них это зовется «кровавым орлом».

– Знаю, парень, как это у них зовется, – ответил Пенда. – Лютые язычники! Дикари!

Перед тем как причалить, Бьорн и его брат Бьярни срубили четыре швартовых столба и связали из них два креста, которые Сигурд велел водрузить на место змеиных голов. Дабы наши боги не слишком на нас за это прогневались, Асгот развязал мешок, что бился у его ног, достал оттуда ламантина и перерезал ему горло, сбрызнув кровью сливочно-белую пену под носом «Змея». Пена порозовела, жрец, подняв руку, показал нам всем извивающееся животное и швырнул его за борт, проводив странными заклинаниями.

Ламантин, само собою, был лучше, чем тот паршивый заяц, которого мы поднесли Ньёрду, когда отчалили от уэссексского берега. Брам пошутил, что мясо следовало съесть самим, а в воду бросить лишь шкуру, набитую соломой, – глядишь, боги не заметили бы обмана.

– Бьюсь об заклад, что пузо старика Ньёрда никогда не урчит, как мое, – заявил Брам, хлопая себя по твердому, хотя и бочкообразному животу.

– Так, как твое пузо, даже колесница Тора не грохочет, – сказал Бодвар – викинг, чья кожа была серой, словно пепел.

Брам Медведь лишь кивнул и гордо улыбнулся.

Тем временем мы обогнули мыс и вошли в устье огромной реки. Далеко впереди, за нашим деревянным крестом, сходились зеленые берега. Мы видели это и ощущали. Хедину Длиннолицему показалось, будто это место похоже на Фенсфьорд – родину многих Сигурдовых волков. Однако Улаф рявкнул, что в нем просто говорит тоска по дому. Хедин, поразмыслив, согласился с Улафом: море здесь не так глубоко и прозрачно, горы не так высоки, а воздух не так сладок, как на норвежском фьорде.

На пути нам встречались суда всевозможных мастей и размеров: широкие торговые кнорры, утлые корабли пилигримов, рыбацкие лодки, двадцативесельный корабль, собиравший подати (его капитан благоразумно направил нос не в нашу сторону), и даже изящный дракон, спешивший на юг – как видно, после набега. Кнут предположил, что ладья датская: она была длиннее «Змея» и узкая, точно стрела. По мне, волны захлестнули и опрокинули бы такое судно, как бревнышко, но, когда я сказал это Пенде, он почесал свой длинный шрам и ответил, что если дракон забрался так далеко от дома, то те, кто его строил, должны немного смыслить в мореходстве.