— Сейчас уже приедем. Как Сашенька?

— Все хорошо. Послезавтра с утра заберу его. Мухтар улетает в командировку.

— Он не говорил мне…

— Голос у тебя странный. Все в порядке?

— Просто устала.

— Я так соскучился…

— Я тоже… Очень-очень.

Затылок Вити, его профиль, его плечи… Приблизиться, поцеловать. Она соскучилась. Безумно соскучилась за пятнадцать часов, проведенных в дороге. Кожа на лице чудовищно ныла, от перепада температуры она высохла, так что больно улыбнуться. Ден, подсевший к ней, не замолкал ни на секунду. А она ждала ночи. Не знала, как и где, но это должно произойти вновь. По-другому — немыслимо…

Дорога, кочки, трясет сильно. Встает — затекла поясница. Поворот, рывком ее отбрасывает на колени Фарида. Он помогает ей подняться, задерживает, разворачивая правую ладонь тыльной стороной.

— Вы же сказали, не будете мне гадать? — Но он вглядывается, ведет пальцами по линиям. Потом притягивает ее к себе и шепчет:

— Отпусти их, Аня, отпусти. — Распахивается медовый взгляд. — И его тоже. Тебе не построить, что хочешь. В дороге — твое спасение. Отпусти.

Он отпускает ее ладонь.

Ашрам Йога-Никетан показался теперь настоящим дворцом. Комната как-то изменилась, будто и она прошла через испытания. Лолы не было, хотя им уже сообщили, что все восемь человек, покинувшие раньше Ганготри, заболели. У некоторых и сейчас температура была под 40. «Святое место выплюнуло их», — вспомнила она слова Свами.

Анна вошла в ванную, где, как всегда лениво, ползали муравьи. Поток воды из душа смыл их, заставляя беспомощно дергать лапками. Она виновато пожала плечами, подставляя измученное тело мягким струям воды. Пар пополз по белым стенам, застилая маленькое зеркало. Завернувшись в полотенце, Анна провела ладонью по стеклу, желая увидеть свое отражение. До боли она стукнула ладонью по раковине. Стянутая, высохшая кожа от горячей воды лопнула, расползлась, обнажая красную поверхность, залитую сукровицей.

И был день. И была ночь… От легкости, царившей в Ганготри, не осталось и следа. Вновь душу рвало на части. Анна не знала, что больше ее тревожит — приближающееся возвращение в Москву или Витя, далекий, недосягаемый. Ночью вопреки всем ее надеждам Лола и Рома вернулись в ашрам, лишив их возможности быть вдвоем. Надежды, разбитые вдребезги, болью отдавались во всем теле. Она крутилась в цветной простыне, будто в карусели, ощущая подступающую тошноту.

— Что с тобой? — шепотом спросила Лола.

— Прости, я тебе мешаю спать. Ты-то как?

— Уже намного лучше. Видишь, даже смогла гулять.

— Здорово.

— Это из-за Вити?

В темноте, наполненной криком обезьян, приглушаемом зелеными ставнями, Анна повернулась к смуглому лицу.

— А что Витя?

— Аня, если не хочешь, можем не говорить об этом. Но такие вещи очень сложно утаить от посторонних глаз. — Анна приподнялась и со вздохом рухнула на подушку. — Между вами такое электричество носится в воздухе… И то, как вы не смотрите друг на друга…

— Да, да… Я задыхаюсь. Скорее бы утро. Ришикеш сводит меня с ума!

— Если бы дело было в Ришикеше…

Утро, утро… Желанное утро. Асаны, пранаямы… Его лицо в преддверии восхода солнца, ноздри, забитые удушливой влагой, плавные потоки воздуха, разносимые вентилятором.

Om asato ma sad gamaya

Tamaso ma jyotirgamaya

Mrtyor ma amrtangamaya

Om santih santih santih.[2]

Потом завтрак. Скрежет металлической посуды. Колотится сердце, барабанят пальцы по деревянному столу.

— Ты мажешь лицо пантенолом? — спрашивает Витя. «Позавчера ты у меня во рту. А сегодня это все, что можешь сказать?» Бросается в комнату, швыряет поднос с посудой, падает навзничь на кровать.

— Мы пойдем в город. Хочешь с нами? — наклоняется Лола, с тревогой вглядываясь в ее вздрагивающие веки.

— Нет, я останусь.

Лола неуверенно кивает. Можно ли ее оставлять наедине с мыслями?

Анна ждет. Хочет плакать, но не плачет. Изредка сквозь приоткрытую дверь долетает слабый теплый ветер, и она отчаянно надеется, что он придет.

Скрип, тихий стук. Срывается, вскакивает, темнеет в глазах, резко садится. Но это Ден, всего лишь Ден.

— Аня, ты пойдешь в город?

— Наверное.

— Может, пойдем вместе? Погуляем? Все-таки, можно сказать, последний день…

— Знаю, что последний…

— И…

— Ты иди. (Поворачивается к ней вопросительно, умоляюще.) Ден, что ты от меня хочешь? Ты посмотри на мое лицо — я жутко обгорела! И настроение у меня тоже ужасное! Какая тебе от меня радость?

— По-моему, ты прекрасно выглядишь! А настроение — вещь непостоянная. Ладно, буду ждать тебя внизу, во «Flowers».

— Как хочешь. Но ждать тебе придется очень долго.

Недовольные разочарованные шаги растворились на ступеньках крыльца. Анна присела на край кровати, больше она не видела смысла терзаться в духоте. Она не пойдет ни с Лолой, ни с Деном… Будет бродить в одиночестве по острой проволоке воспоминаний, по навесному мосту, где, провалившись в темноту, впервые ощутила нежность его рук. Она надела шелковые цветные брюки, черную тунику, повесила на плечо серую сумку и вышла из комнаты.

Торопливые шаги преодолевали огромные ступеньки. Солнце в разгаре ревности обжигало. Грустные влажные глаза прятались за темными стеклами очков. Перейдя через дорогу, Анна мгновенно попала в плен шумной улицы и остановилась. Она могла сесть в лодку, чтобы пересечь Гангу, отправиться в индуистский храм… Но от этого лишь усилится ее боль, она знала. Сердце щемило, хотелось раствориться. Она огляделась, пытаясь за что-нибудь зацепиться взглядом. Бананы, сандалии, фигурки божков, огромные манго… Вывеска «SPA». Масла, прикосновения, убаюкивающая музыка… То, что надо.

«Дзи-дзин!» — возвестил колокольчик о ее приходе. Здесь было тихо, спокойно. Плетеные стулья, на столиках желтые цветы, фреш-бар, дыхание ласкали запахи розы и корицы.

— Добрый день. Хотела бы попасть на массаж. Сейчас.

— Одну минутку. — Индианка в белом сари внимательно начала листать журнал. — Придется подождать около часа.

— Хорошо.

А куда ей спешить? Она опустилась в кокон из синих подушек. Взяла стакан с водой, предложенный ей.

— А с этим можно что-нибудь сделать? — обратилась она к индианке, аккуратно дотрагиваясь рукой до лица.