Я содрогнулся. Жуть как боюсь покойников. Но показать страх перед Томом я не хотел. Бен Ганн ведь храбрец, вы не забыли?

— Ясень день, не живой… Так что с того, Том? Такому старому морскому волку бояться ли покойника?

— Это знак, Бен… Мы все здесь умрём. Разделим участь этого бедолаги.

— Брось, Том! Не поднимай волну…

Позвали остальных.

Не знаю, как здесь оказался бедняга. Скорее всего так же, как и мы. И участь его была печальна, тем самым надежды лишая и нас. Но стоило ли опускать руки?

Никто не хотел прикасаться к костям, боясь вызвать недовольство мертвеца и навлечь на себя проклятье. Бонс сам вынес останки из грота и бросил их в море, радостно подхватившее добычу, словно жертвенное подношение. Недаром Билли получил своё прозвище — Косточка. Он не боялся ни крови, ни останков. И благоговейного трепета перед покойниками тоже. Однажды Бигфут рассказывал об обрядах, заставлявших мертвецов оживать и слушать колдуна, ими повелевавшего. Вуду называется. Так вот, на эти басни Билли отвечал своей всегдашней поговоркой: «Мёртвые не кусаются!». Вот уж где, вправду, холодное сердце при горячей руке…

Факелом изгнали змей, и злого духа заодно — ежели таков оставался у тела. Если разжечь костёр, пещера являла собой надёжное пристанище от холода и северного ветра.

Тут мы и устроили жильё. Приют бездомных изгоев, преданных товарищами и оставленных на погибель.

Бог всё же жалел нас, своих заблудших детей. Той же ночью разыгралась гроза, дав нам достаточно чистой, холодной воды. Мы мерзли, жались друг к другу; ветер задувал холодные мокрые капли в грот. Костерок едва не угасал, задуваемый сквозняком. Маленький огонёк мы прикрывали собой от ветра и брызг. Пусть он давал немного тепла, но сколько надежды было в его неярком тёплом свете!

Мы славили судьбу, подарившую нам это убежище. Ливень не мочил нас, ветер не пронизывал до костей. Только брызги и сквозняк тревожили нас, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось за пределами нашего в меру уютного приюта. Не будь этого убежища, мы долго не протянули под непрекращающимся ливнем.

Ром всё-же вылакали в тот же вечер. Мало его было. Рому всегда мало, сколько не возьми. Но и то, что досталось, придало бодрости и позволило пережить первый, самый сложный день.

Выпив ром, мы поместили бочонок под дождевой ручеёк, стекавший с вершины скалы над гротом. Таким образом дождевая вода собиралась в посуду. Муссоны — настоящее счастье для тропиков. Именно они несут жизнь, оживляют усталую от солнца и засухи землю.

Океан бушевал. Казалось, новая волна будет выше предыдущей, и скоро доберётся до высоты нашего пристанища. Она попросту смоет нас, как грязь со скалы.

Но это были лишь страхи. Чтоб отвлечь людей от тяжёлых мыслей, Билли начал петь.

У него не было певческого голоса. Я не разбираюсь во всех этих театральных причудах, вроде альта или тенора. Голос Билли был с хрипотцой, обычный. Но пел он так, что хотелось слушать. Просто, душевно, от сердца. Негромко, но сильным голосом. И песни его были обычные, жизненные. Заставлявшие задуматься, загрустить. Может, команда любила его за эти песни? Или уважала за силу и храбрость в бою? Я не знаю, что ответить на это. Знаю лишь, что Билли был как кремень, пасовал редко, а соображал быстро, и пока другие решали, что делать и как быть, Билли уже действовал. Потому мы и пошли за ним. И потому продолжали слушать его, видя в нём единственную свою надежду.

Две недели мы пробыли на острове, две недели голодали, травились устрицами, мучились болью в животах. Но ни разу никто не пожаловался, не поссорился друг с другом. Беда сплотила ли нас, или надежда, или крепкая рука Билли и его троицы, но я никогда раньше не видел такой сплочённости и самоотдачи.

Мы ели змей и ящериц, если удавалось их поймать; мы ставили силки на птиц, но лишь однажды поймали любопытную чайку. Мы ловили крабов и моллюсков, а однажды Бигфут убил дельфина, и мы устроили пир.

Да, многие ныли, жалуясь на голод или жажду, на горькую судьбу и собственную глупость. Но нытьё стихало от одного презрительного взгляда Билли. Временами он лишь показывал кулак, и этого оказывалось достаточно, чтоб угомонить самого ретивого бунтаря. И хоть Билли не был самым сильным в команде, рука его была крепка, и кортик скор. Немногие могли тягаться с ним в прямом бою.

Билли часами стоял, взобравшись на верхушку скалы, и смотрел в океан. Иногда он бормотал что-то по своей привычке, то ли думая вслух, то ли напевая одну из своих старых песен. Вечерами он то молчал, замкнувшись в себе, то начинал петь. И хоть голос его не отличался мелодичностью, мы с удовольствием слушали его сельские песенки, и многие вспоминали дом, родных, и начинали тосковать. Вскоре мы выучили эти песни наизусть, и пели вместе, хоть и вразнобой. И тогда я понимал, что мы и вправду, морские братья. Такие разные, но всё-же такие похожие…

Нет смысла описывать все наши страдания. Скажу только, что длились они, казалось, вечность. А на самом деле — две недели и один день, по дню на каждого из нас. И всё же к концу срока многих свалила лихорадка, от слабости и скудной пищи, от постоянных дождей и сырого ветра, от ночного холода и плохого сна. Мы, как могли, ухаживали за больными, так как так как все прекрасно понимали — возможно, завтра мы поменяемся ролями, и они будут кормить и поить нас.

Я подолгу бродил по берегу. Было о чём подумать и порассуждать. Моя бунтарская натура привела верных людей на этот клочок земли. Пока мы держались, но скор был тот день, когда мы начнём помирать, как рыба на берегу. Пройдут дожди, начнётся суша, и мы высушимся на солнышке, как тарань. Если раньше не перемрём от голода и холода. Спать на сыром камне, скажу я вам, то ещё удовольствие.

Положение наше было не аховым. Парни пока терпели, но я знал, что надолго их не хватит. Отчаяние возьмёт верх. А в отчаянии люди становятся отчаянными. Когда человеку терять уж нечего, что его остановит от необдуманного поступка? Как, например, найти виновного в своих несчастьях и прирезать его, пока сам не окочурился. А кто виновен во всём? Конечно, Билли Бонс. Кто ж ещё.

С такими невесёлыми мыслями бродил я по берегу, подальше от глаз, смотревших на меня с надеждой. Чего они ждали? Что я сотворю им корабль, чтоб убраться с этого острова? Или камень превращу в хлеб, как делал Иисус? Ничего такого я сделать не мог. Мне приходилось лишь смотреть, как люди безмолвно страдают по моей вине.

Я бродил по берегу часами, выискивая, что съедобного могло выбросить нам море. И однажды вместо ракушек или водорослей нашёл нечто, отчего руки мои задрожали, а лоб покрылся испариной.

Среди камушков и раковин у кромки прибоя что-то сверкнуло на солнце. Словно горячая искорка. Я наклонился, не веря своим глазам. Поднял. Ошибиться было невозможно. Блеск золота я не спутаю ни с чем. Старинный дублон!

Я огляделся вокруг, сколько мог. Присел, шаря по песку руками. Поиски мои не были бесплодными — я нашёл ещё одну монету.