– Не то говоришь, Иван, не то, – отмахнулся Владимир, останавливаясь у окна. – Хан хитер, он не поверил бы. Он грабить сюда пришел, а не ради Олега. У него своя цель, у Олега – своя, только им в этой дороге пока по пути, вот они и вместе. Мне сейчас ни с кем война не нужна. Ни с Олегом, ни с половцами. Мир мне нужен. Хоть на несколько лет!

– Так я к тому, что миром могли поладить, если бы не Илья!

Вошедший воевода Роман услышал последние слова боярина и насторожился. Иван Глызарь тут же отвел глаза и заговорил о другом: вечереет, мол, а ханская рать с места не двигается.

– Княже, ты Илью Муромца велел позвать, – сказал воевода. – Он пришел.

– Впусти, а вы оставьте нас вдвоем.

Глызарь пожал плечами и вышел. Воевода проводил его взглядом, помолчал, но потом, махнув рукой, вышел следом.

– Звал меня, княже? – Муромец остановился посреди горницы, едва не касаясь макушкой потолка.

Широченная грудь, руки за наборным поясом, на нем – большой нож и сабля в ножнах. Глаза смотрят прямо и открыто. Владимир встретился взглядом с дружинником, поморщился и отвернулся. Илья ждал.

– Хотел поговорить с тобой, Муромец, – наконец заговорил князь. – Ты сильный воин, храбрый и преданный. Я верю тебе. Верю, что за князя своего и за Русь жизни не пожалеешь.

– Было бы иначе, не пришел бы служить тебе, – просто ответил Илья.

– Верно, верно, – снова поморщился князь, как от зубной боли. – С другим такого разговора у меня не было бы, но с тобой говорю, потому что ты мне нужен. Ты, Илья, – воин, ратное дело знаешь, хитер, врага одолеть можешь и мечом, и смекалкой. Но вот чего тебе не хватает, так это разумения другого. Ты смотришь со своего коня и видишь только то, что рядом. А мне приходится видеть с высоты полета птицы, сразу все видеть. И то, что у соседей делается, и в степях половецких, и в Византии. И не всегда мне приходится говорить и делать то, что душа моя желает и сердце велит. Часто враг силен, и я знаю, что не одолеть мне его. Бывает легче сторговаться, упустить мелкую выгоду, чтобы потом завладеть всем и сразу. Не всегда можно мечом махать, часто надобно и промолчать, а меч отложить до срока. Понимаешь ли меня?

– Понимаю, княже. Да только мелкая-то выгода, которую ты упустить готов, может оказаться частью Руси святой, что нам предки завещали, людом православным, который надежду и защиту в тебе видит. Можно ли о них говорить так, как на базаре: один продает, другой покупает. Прости, княже, как ты прямо мне говоришь, так и я тебе прямо отвечаю.

Владимир повернулся, глаза его были усталыми и мутными. Он посмотрел на дружинника, вздохнул. Потом подошел и положил руку Илье на плечо.

– Горько, Муромец, что не понимаешь ты всего, что надобно понимать. Одного у тебя прошу. Верить мне должен, как я тебе верю. Не видеть во мне врага земли русской, верить, что и я кровушки ради нее не пожалею. А прежде чем перечить мне прилюдно, ты бы совета спросил да подумал бы, к чему это может привести.

– Ты про то, что я вас с Олегом здесь разнял и не дал людей саблями посечь? Так большая часть половецких родов со своими начальниками ушла от Итларя. И он не станет нападать, потому что Олегу это не нужно. Видишь, княже, черниговцы присмирели? И Олег видит. Знает, что если он половцев на приступ поведет, то город от него отвернется. Да ведь и пожгут они его, иначе никак не взять. И кем он править будет? Головешками на пепелище? Итларь уйдет, дай срок. А то, что черниговцы хотят его, а не тебя, так смирись с этим. Придет и другое время, поверят и в тебя, и во всю Русь под твоей рукой. Силой верить не заставишь.

– Жаль, – проговорил Владимир и снова отошел к окну. – Очень ты меня разгневал, но я тебя попытался понять. Попытайся понять меня и ты, Муромец. Не в моей гордыне дело, я понимаю, что ты, прежде всего, за землю русскую стоишь. Ступай.

Илья склонил голову, повернулся и молча вышел, плотно притворив за собой дверь. Думалось сразу о многом. Странный разговор произошел с Владимиром. И тому, что разговор был, что князь решил поговорить с одним из своих дружинников, должен был радоваться Илья. Владимир признал его силу, признал в нем воина и защитника, который выше иных. Но почему-то казалось Илье, что разговор не кончился, а оборвался. Князь не того хотел. Да и Илья тоже. «Пусть, – думал Илья, – у него своя дорога, княжеская, а у меня ратная. И я буду воином, защищающим Русь, покуда жив. А Владимир пусть сам, как знает. Не тому служу, что он князь, а земле русской, у которой сейчас князем Владимир».

Воевода Роман остановил Глызаря, когда тот выходил из княжьего терема. Боярин сразу стал говорить, что спешит, что поручение у него от князя и недосуг ему разговаривать. Но воевода настоял:

– Ты, боярин Иван, скажи мне, что ты так на Муромца ополчился? Неужто он не прав был? Вся его вина в том, что поперек князя пошел, так он в своих муромских лесах правилам и законам не обучался. Каков есть, таков и приехал служить.

– Я тебя понимаю, воевода, – тихо ответил боярин. – Ты за своих воев беспокоишься, тебе с ними на врага идти, ты хочешь каждого сильного и храброго при себе иметь. Но только каждому и вера быть должна! А как он и твой приказ во время лютой сечи не выполнит и станет советовать да своевольничать? Неужто ты ему такое спустишь?

– Не о том, Иван, не о том говорим! Илья ведь правым оказался. И Владимир черниговского престола сыну своему Святославу не отстоял бы. Не кровь же на том лить! А Илья без крови половцев прогнал и с черниговцами сечи не допустил. А ну как они и правда бросились бы Олегу ворота открывать? Приказал бы ты на моем месте своим дружинникам горожан мечами сечь? То-то и оно!

Глызарь так ничего толком и не ответил воеводе. Хитер боярин. И это беспокоило Романа больше всего. Илья был воином, каких поискать. Такого не то что сотником сделать, такому полк доверить можно. И в любой битве его полк без страха и сомнений в центр поставить. И не сдвинется Муромец с места, и никому не даст сдвинуться.

Размышляя так, воевода снова ушел на стены. Он не хотел прозевать приступ, на который Олег с половецким ханом могли-таки решиться. Половина дружины князя Владимира в эту ночь не спала.

А поутру дозорные забегали по настилам, закричали, показывая вдаль. Воевода Войтишич, сомкнувший было глаза перед самой зорькой, вскочил на ноги. Половецкое войско уходило! В утренних сумерках собрали степняки свои шатры, погрузили скарб и двинулись восвояси. В чистом поле осталась только дружина князя Олега. Да что там дружина, сброд всякий, кто пошел к нему служить. Сражаться умели, но таким надо было платить, а не то – и в спину своему хозяину могли ударить. Но теперь не страшны и они. Мало их для приступа, очень мало.

– Слава тебе, Господи! – сняв с головы шлем, перекрестился воевода. – Уберег от греха большого, не дал пролиться русской крови, не позволил поднять руку на брата.

– Только ворота-то теперь открывать придется, – послышался рядом злой голос Глызаря. – Владимир слово дал княжеское, что, если хан Итларь уйдет, он впустит Олега и княжение ему в Чернигове добровольно уступит.