Второй таможенник открыл банку, сморщился. Сунул палец в формалин и поднес его к носу.

— Давайте, давайте, попробуйте! Нет, вы только посмотрите! Может, он еще плитку принесет и поджарит ее!

Пассажиры, которых я призывал в свидетели, отводили глаза, не хотели вмешиваться. Третий таможенник пришел с пипеткой, набрал туда формалина и исчез за занавеской. Два других принялись ругаться между собой по-испански, один тыкал пальцем в очередь, другой — в банку с рыбой. Я стоял, сложив руки на груди и вцепившись ногтями в собственные бицепсы.

— Все в порядке? — спросила меня Беатриса, появляясь перед стойкой.

Она послала таможенникам ослепительную улыбку, и те сразу примолкли, взяла банку и закрутила на ней крышку.

— Mio padre. Exploratore scientifico, muerto per cariba dell’rio Siapa. Recuerdo[23]. — объяснила она.

Таможенники кивнули, покоренные голубым видением в соломенной шляпке. Третий выглянул из-за занавески, сделал неопределенный жест рукой. Беатриса закрыла наши чемоданы, всучила их мне, и мы прошли.

— Ты что, по-испански с ними разговаривала?

— Не знаю. Надеюсь, что да. Recuerdo точно по-испански и означает «сувенир». Я видела это слово на стеклянном шарике, знаешь, есть такие встряхнешь, и идет снег. Но они меня поняли, и это главное.

— A cariba? — спросил я, делая заинтересованное лицо.

— Карибы, здесь так называют пираний. Прошу тебя, позвони в посольство. Вот номер. Я встретила кое-кого по дороге в туалет, и мне надо навести справки. Попросишь к телефону Аниту Мартен, скажешь, что от меня, все ей объяснишь и договоришься о встрече.

И Беатриса растворилась в толпе, оставив меня с чемоданами. Похоже, она хотела, чтобы я первым ввязался во всю эту историю. Я вспомнил ее рассказ о гимнотах, электрических угрях, которые могут убить человека одним разрядом. Индейцы, когда переходят реку со стадом, первыми посылают старых мулов и хромых лошадей, на них и набрасываются эти угри. Как только они разряжаются, все стадо переходит спокойно.

Я нашел телефон-автомат и набрал номер французского посольства. Секретарь сообщил мне, что Анита Мартен вышла на пенсию, и дал мне ее домашний адрес. В зале мрачный голос объявил посадку на рейс в Майями, и возбужденные люди побежали куда-то с чемоданами, мамаши волокли за собой детишек и, хныча, просили о чем-то сотрудниц аэропорта, те не соглашались, мотая головами. Прошла туристическая группа под предводительством гида, который на ходу пересчитывал подопечных по головам. Метиска, опершись на швабру, рассматривала свой передник.

Появилась Беатриса, таща за руку бородатого мужчину в зеленом комбинезоне.

— Все устроилось. Познакомься, это Анри Бараска из Марселя. Он согласен отвезти нас в Пуэрто-Аякучо.

— А где это? — спросил я недоверчиво.

— То, что нам нужно. А дальше разберемся.

— Мне дали адрес Аниты.

— Отлично, она нам больше не нужна.

И я остался дурак дураком со своим листочком. Парень радостно протянул мне руку. Беатриса взяла его под локоток, словно они давно знакомы. Я поплелся за ними к стойке, где он подписывал какие-то бумаги, а Беатриса тем временем беседовала на своем «испанском» со служащей. Я забрал проспекты, которые лежали на стойке, сунул их в карман и стал ждать объяснений.

— Ну вот, — радовался бородач, — можем лететь!

В конце концов я узнал, что он пилот вертолетной кампании, которая обслуживает геологов, ищущих уран в Амазонии. Вертолет доставили в разобранном виде на борту Боинга, теперь его собрали, и бородач улетает в Пуэрто-Аякучо, последний город, за которым начинаются джунгли и где его дожидаются остальные члены экипажа.

При слове «вертолет» мой желудок содрогнулся, и я, морщась, проглотил последнюю таблетку транзанина. Мы вышли из здания аэропорта по служебному коридору и попали сразу на взлетную полосу. Я спросил Беатрису, правда ли, что эта встреча была случайной, но она отмахнулась.

Вертолет был зеленым с белыми полосами, цифрами и надписью «Эли-Франс». Бородач усадил Беатрису, привязал ремнями, стараясь не помять костюм, пристроил ее соломенную шляпу. Я прекрасно понимал, что спокойно мог бы остаться на взлетной полосе вместе с чемоданами, помахав им вслед платочком. Бородач проверил приборы. Беатриса восхищалась ручками, циферблатами, цветом сидений. Я сидел сзади, теснясь среди коробок с оборудованием. В восторге от любознательности Беатрисы пилот пустился в объяснения, и мы еще не успели взлететь, а Беатриса была уже в курсе того, как работает ротор.

Вертолет взлетел, трясясь и грохоча. Когда я открыл глаза, мы летели над автострадой, запруженной мощными американскими автомобилями, которые тащились как черепахи, бампер к бамперу. Словоохотливый бородач рассказывал теперь о проблемах дорожного движения в Каракасе.

— Правительство распорядилось: по четным дням четные номера не ездят.

— Очень интересно, — буркнул я.

— Что он сказал? — переспросил бородач.

— Удивился, — объяснила Беатриса.

— Самое смешное, что это ничего не дает, те, кто ездит на машинах, купили себе по второй, и дело в шляпе. Ха-ха-ха! Мне-то кажется, во всем виноваты строители: строят, где хотят и как хотят. Без всяких разрешений и согласований.

Разговор перешел на политику. Рассуждения марсельца с его акцентом о жизни венесуэльцев звучали нелепо. Под нами простиралась огромная стройка; высотки в окружении развалин, жилые кварталы с шале и ренессансными дворцами и вокруг жалкие лачуги на холмах. На черта я ввязался в эту авантюру? Я, может, и был бы счастлив уехать с Беатрисой по следам ее погибшего отца, но с появлением бородача-марсельца вся эта история приняла другой оборот. А может, так и лучше, бородач — просто предлог, лучше признаться самому себе, что с самого начала я испытывал одно лишь разочарование.

Вжавшись в сиденье позади этих двух экспертов, которые рассуждали о бедах Венесуэлы, я чувствовал себя лишним. Делить с кем-то Беатрису было для меня невыносимо, смотреть, как она очаровывает кого-то другого, я просто не мог. Я завидовал ее власти над людьми, злился на то, что она неотразима и способна творить чудеса. Я тут же почувствовал спазмы в желудке, тошнота подступила к горлу. Меня вырвало в целлофановый пакет, который будто специально для меня оказался рядом. Они заговорили громче, тактично не оборачиваясь. Я бы охотно их поколотил. При каждом новом позыве моя голова ныряла в саванну, к стадам коров, к затопленным берегам.

Пуэрто-Аякучо — захолустный городок с гигантским крестом на вершине холма. Я как раз склонился над третьим пакетом, когда вертолет сел в нарисованный между двух ангаров круг, где истекала потом затянутая в ремни охрана. Нас сразу облепила влажная жара, тяжелые облака нависали, казалось, прямо над головой. Со всех сторон подступал лес, корни деревьев проросли сквозь тротуары и стены домов. Бородач остался со своей командой, и Беатриса повела меня по городу. На улицах бурлила интернациональная толпа, все мужчины выглядели как путешественники и оборачивались на нас. Я нес чемоданы. Многие откровенно веселились, глядя на нас — ну, прямо, туристы на экскурсии, а я, всматриваясь в их загорелые лица и внушительную экипировку, постепенно осознавал, насколько Беатриса легкомысленна. Однако как раз она чувствовала себя здесь как дома, более того, приветствовала прохожих знаками, словно говоря: добро пожаловать. Она шла по обыкновению быстро, держа очки в руке, обмахиваясь шляпой, и попутно рассказывала мне, что своим появлением этот город обязан легенде об Эльдорадо.