«Еще пара подарков, и эта малолетняя дурочка будет его с потрохами! — со злостью подумал Акула, одним махом проглатывая содержимое своего бокала. — Это же баба, а бабы падки на подарки и бабки. К тому же, она далеко не дура. Прекрасно понимает, что у меня денег нет, а значит, крутить со мной просто так не станет, а если б и стала, то это не в моих интересах. Мне ее любовь и секс с ней ни к чему, наставлять брату рога из спортивного интереса, может, и весело, но не так доходно, как быть зятем Миши. Мне нужно, чтоб она вышла за меня замуж — не больше и не меньше».

— А-а, братец, — зло зашипел он, прекратив притворяться добродушным, — боишься! Все ж боишься, что я у тебя девчонку уведу! Когда же ты вырастешь, когда уже будешь уверенным в себе?!

— Прекрати, — злым голосом произнес Лось.

— Боишься! — клекотал злобно Акула. — Не доверяешь ей, а? Ну а что, девчонка молодая, глупая… Взыграют старые чувства…

— Не взыграют.

— Ну, а хочешь, поспорим, а? — мерзко ухмыляясь, предложил Акула. — Заключим сделку. Сыграем на бильярде, ты против меня, а? Выиграешь ты — я тут же сваливаю. Выиграю я — задержусь еще на пару деньков.

Лось презрительно усмехнулся, разглядывая брата так, будто впервые ео видел, так, словно вместо человека перед ним было яблоко, разломив которое он обнаружил внутри него отвратительного белого червяка, колупающегося в мякоти и изгаживающего все своими коричневым ходами.

— Я, — отрывисто и презрительно произнес он, — не играю и не спорю на своих женщин. Ты уедешь просто так, без споров и игр. Поверь мне — я найду способ заставить тебя покинуть мой дом, если ты начнешь упираться. Понятно?

Акула жалко поморщился от стыда.

Так прямо ему давно не указывали на то, что детство давно закончилось, и что доверчивого младшего брата не развести на слабо, чтобы отобрать новую игрушку. Лось давно уже вырос, и на дешевые разводки не покупался. А вот он, Акула, словно бы остался там, в поре наивности и простой хитрости, когда ободранные коленки — это самое страшное зло, а весь мир — это огороженная деревянным коробом куча песка, на которой пляшут пробивающиеся сквозь ветви деревьев солнечные пятна.

И Акула — маленький хитрец с лисьей мордочкой, — ничего не может противопоставить Лосю — взрослому дядьке, — который все его ухищрения видит насквозь, но не спешит расставаться со своими игрушками. И свою тетю не дает чмокнуть в щеку, потому что… не дает.

— Что же у тебя все так серьезно, — все еще стараясь перевести в шутку свои слова, говорит Акула, но Лось уже его не слушает и отворачивается.

А вот Анька — Анька смотрит на них, с любопытством и злорадством, как показалось Акуле. Анька другая; Анька сама вечный ребенок, и Акула интуитивно чувствует свой шанс, понимает, что другого способа хоть как-то вклиниться между ними — Лосем и Анькой, — не будет. И Акула идет ва-банк, понимая, что действует топорно и грубо, но это от отчаяния.

— Отлично играешь! — кричит он Аньке, и та насмешливо фыркает. — Почти как я!

— Лучше тебя! — Анька заводится с полоборота, и Акула идет к ней, стремится, оставляя позади себя Лося, орущую публику и здравый смысл.

— Давай поспорим, — азартно предлагает Акула, глядя в темные глаза девушки. — Если я тебя обыграю — ты со мной станцуешь. Если ты меня…

— Ты станцуешь с барменом! — тут же вворачивает сгоряча Анька. Бармен — неповоротливый толстяк с вислыми усами, его нереально обхватить, и танцует он наверняка не грациознее колоды. Но это все мелочи; его ж еще уговорить надо, и вряд ли он будет рад исполнить страстное танго в розой в зубах. Акула согласно кивает, подхватывая кий, и бросает торжествующий взгляд на Лося.

«И тут я тебя обошел! — говорят его наглые, злые глаза. — Потому что у тебя все как надо, все честно. А динозавры вымерли не потому, что появился кто-то сильнее их. Им, спящим, маленькие крысы просто выгрызали мозг. Нечестно, зато крысы победили!»

Лось молчит; он мог бы сказать Аньке — «не играй с ним!» — и Анька наверняка пришла бы в себя и послушалась бы его, но это действительно выглядело бы как пошлая, мелочная, банальная ревность. И Акула снова торжествует свою крохотную победу, вгрызаясь зубами в живое, с хрустом впиваясь в их жизнь и прогрызая себе в ней место. «Видишь, как трудно быть честным?» — говорят его наглые, смеющиеся глаза.

— Разбивай, — велит он Аньке, и та, поудобнее расставив ноги, умело и гибко склоняется над столом, целит кий и щелчком посылает биток в блестящую пирамиду шаров.

— Неудачно разбила, — едко замечает Акула. Он говорит это нарочно, хотя шары раскатываются хорошо, удобно для Аньки. — Так сильно хочешь со мной танцевать? Могла бы просто сказать, зачем поддаваться?

Анька вскидывает удивленные глаза на него — а потом на Лося, испуганно и умоляюще, понимая, что попала на такую простую удочку. «Лось, Богом клянусь — ничего такого и в мыслях не было!» — кричит ее напуганный взгляд. Лось чуть приподнимает брови, на лице его задумчивое выражение. «Это будет тебе уроком, — словно говорит он. — Прежде думай, чем соглашайся на спор».

— Вот черт, — рычит Анька, снова склоняясь над столом. Акула усмехается и мелит кий, рассматривая шары, и его усмешка, его уверенность выбивают у Аньки почву из-под ног. Она вдруг ощущает себя полной дурой, которая сама себя вставила на всеобщее посмешище. Кураж ушел, рассеялся, как дым, и даже волшебная фига из волос не помогает. Аньке кажется, что она сильно стянула волосы, и как бы она не поправляла резинку, все равно было больно и неудобно.

Анька закатывает шар, и еще, но самые простые. С третьим она долго настраивается, целится, но вместо лузы видит ухмыляющееся лицо Акулы. Анька упрямо сцепляет зубы, мечтая только об одном — зарядить шаром ему промеж глаз за подставу, которую он ей устроил.

«Не-ет, — рычит Анька про себя, взъерошившись, как мокрый еж, — врешь, не возьмешь! Я тебя все равно сделаю!»

Шар с острым громким щелчком летит в лузу, Аньку всю колотит от напряжения. Сейчас это не игра и не удовольствие — это битва. И Анька не хочет ее проиграть.

— Чуть не промазала, — издевательски бормочет Акула, так, чтобы слышала только она, и Анька испытывает непреодолимое желание перетянуть ему кием через плечо, так, чтоб гладкое дерево треснуло и ощетинилось белыми острыми щепками, а самого Акулу перекособочило, как кривоногого кавалериста, раненного в голову на германских полях.

— Не дождешься, — выдыхает Анька одними губами, снова склоняясь к столу. Она хочет вымерить каждый миллиметр, хочет найти точку, в которую ударить, чтоб все вышло идеально, чтобы не было причин для волнения. Но внезапно подводит то, от чего совсем не ожидаешь предательства: волшебная фига рассыпается, потому что тонкая резинка лопается, и волосы развязываются, конец разворачивающегося волосяного жгута лупит Аньку по носу, и удар ее кия приходится даже не по шару, а рядом с ним, едва не вспарывая сукно.