Через пять минут он уже был в прямом эфире, а когда вернулся к себе – совсем иной, незапамятный страх ткнулся в горло тошнотворным комком: незнакомец, уютно устроившийся с журналом в его кресле, сбоку стола, даже не сразу поднялся ему навстречу в его же кабинете (почему-то открытом), а сначала как будто оглядел его вопросительно.

«Добрый вечер, – проговорил он через секунду, откладывая журнал, вставая, улыбаясь. – Точнее, доброй ночи, дорогой наш диджей, господин Бариста. С Новым годом!»

Его непривычно чистый русский был лишь слегка обветрен Адриатикой, но лицо – скуластое, не по-здешнему бледное, словно солнцеотталкивающее, почему-то пугало: оно странным образом покачивалось отдельно над кряжистым, образцово-показательным торсом.

«Вы удивлены, понимаю, – улыбнулся он еще раз, выкатывая кресло в сторону Дана, чуть ли не помавая рукой пригласительно. – Заранее приношу все возможные извинения. Прошу вас, не волнуйтесь и присаживайтесь. Все разъяснится через секунду. Вот мой пропуск – взгляните».

И Дан, верно, и в самом деле не заметил, как оказался в собственном кресле напротив собственного стола, и едва взглянул на пластиковое фото. Горловой комок опустился и завязался знакомым узлом в желудке, и все тело вдруг потянулось туда же, внутрь, как бы застигнутое внезапным ветром – упругою русскою речью.

Гость меж тем по-хозяйски придвинул к себе другое кресло, но не сел в него, а облокотился на высокую спинку сбоку.

«Понимаю, – кашлянул он. – Вы, наверное, были бы не прочь запустить в меня степлером, если бы не валились с ног после эфирной ночи. Кто он такой, ругаетесь вы про себя, и какого… черта делает в моем кабинете, да еще в это время? И, скорее всего, уже мелькнула мысль вызвать охрану? Еще раз прошу прощения и уверяю вас, что волноваться незачем. Во-первых, я и есть тот, кому подчиняется охрана, в том числе и в этом здании, то есть – как там сказано? – «тот, кто стережет самих сторожей»… Вы убедились бы в этом, если бы внимательно рассмотрели буквы и синюю полосу на пластике, который слегка отличается от вашего. Во-вторых, вам нечего опасаться и все обстоит ровно наоборот: я здесь затем, собственно, чтобы решить кое-какие вопросы безопасности, и вашей, между прочим, тоже. В-третьих, я ждал вас в кабинете именно потому и только потому, что вы – в спешке или от усталости – забыли его запереть, отправляясь в студию… И хорошо еще, что здесь, на радио, нигде не хранят настоящих секретов… Но все-таки лучше, решил я, надежнее будет, с учетом открывшихся обстоятельств, дождаться вас прямо тут. Еще и еще раз прошу простить за непредумышленное вторжение – можете поверить, я ничего не трогал, да и вошел не больше получаса назад и просто сидел с журналом…

Понимаю, все это должно вас бесить, но, в конце концов, ничто не мешает вам позвонить… У вас же есть номера – Милош или Снежана? Они соединят вас с тем, кого вы, наверное, привыкли называть Джаном, – а он в случае ЧП все равно прислал бы меня… Если ответил бы ночью… Или – хотите? – можно ведь действительно вызвать охрану. Телефон перед вами…»

Но Дану – правда – показалось в тот миг, что на него насильно надели наушники и он не слышит ничего, кроме своего – слишком шумного – дыхания, как бывает в первые секунды перед эфиром. Он сжимал в кармане ключ, но так и не смог вспомнить, запирал ли кабинет, уходя, или забыл, в самом деле… А уж огрызнулся ли он, наконец, чем-то вопросительным или выругался устало и грузно – сказать затруднительно.

«О-о… – хмыкнул гость в ответ. – Вот уж точно – никогда не знаешь, где настигнет тебя Россия… Земли вокруг, конечно, сплошь славянские, но все же здесь, в городе Котор, звучит это странно… Особенно из уст маэстро и господина Бариста. Хотя в нашем с вами случае еще более странным обернулся бы этот разговор об именах, кто бы ни затеял его… Совершенно ведь непонятно – согласитесь? – о чем идет речь… В нашем с вами случае. Я вижу и понимаю, что вам смертельно хочется спать – постараюсь не утомлять. И совсем коротко – к делу. Если бы вы опять-таки были чуть внимательнее, читая документы, вы разглядели бы на моей карточке обычную немецкую фамилию – Манн. Разумеется, это фикция, оперативный псевдоним, но здесь давно обращаются ко мне именно так, на германский манер: Herr Mann, герр Манн – может быть, потому, что я родом из поволжских немцев. Все привыкли, и я тоже. И хотя – согласен – это слегка режет слух, зато в зависимости от местных диалектов иногда может напоминать даже имя – как бы русское, но вполне говорящее, центростремительное.

На том и договоримся. Зовите меня герр Манн, а вы – если позволите – все-таки останетесь для меня господин Бариста… Не терзать же язык словенским вывертом из вашего фальшивого паспорта и не принимать же всерьез то нелепое, данное вам здесь – из лени, видимо?

Конечно, нам давно следовало бы познакомиться: mea culpa, как говорится, – но я, поверьте, ни за что не стал бы тревожить вас ночью, если бы не обстоятельства чрезвычайные и срочные… Может быть, кстати, вы слегка успокоитесь, когда узнаете, что именно я, и не кто иной, обеспечивал ваш перелет, встречу, готовил ваш словенский паспорт и многое другое. Я ведь даже имя подобрал вам с умыслом – позаковыристей, чтобы легче был потом перемещаться по Европе: на этих согласных обычно спотыкаются при любом check-in, начинают прятать глаза и стремятся отделаться от вас побыстрее… И почти никогда не запоминают…

Мне, честно говоря, все равно, как на самом деле звали вас по батюшке, что там было в России и почему хозяева остановили выбор на вас, пригласив вторым господином Бариста после Иосифа Кана. Дело в том, однако… то есть сигналы поступали и раньше, а сегодня информация подтвердилась… Дело в том, что ваш эфир, похоже, используют… каким-то странным образом в невыясненных целях. Строго говоря, за тем я и пришел – потому что подозрения подтвердились и откладывать уже было нельзя…

Ваш эфир используют. И не исключено, что готовится нечто серьезное: преступление или даже теракт. Я не шучу. Есть основания полагать, что кое-кто из ваших слушателей – ночных собеседников, точнее, – дозваниваясь вам в эфир, передает – в собственных репликах, а может быть, и в диалоге с вами – что-то вроде шифровки, закодированного сообщения. Они делают это регулярно: преимущественно в субботних эфирах, но, возможно, и по средам. И пока непонятно, работает ли целая группа или один человек, технически меняющий голос – сколько бы ни было сарказма в вашей усмешке, дорогой господин Бариста…

Разумеется, это звучит неправдоподобно… в эпоху цифровую и облачную, так сказать, когда, при наличии денег и навыков, в сети можно спрятать и передать что угодно кому угодно через ложные идентификаторы из любой точки мира… Но, уверяю вас, это – факт, почти установленный. И не нахожу здесь ничего невероятного, а, скорее, – повторюсь – нечто весьма серьезное и опасное. Видите ли, старые добрые приемы всегда оказывались самыми надежными, а вашим эфирным поклонникам не откажешь еще и в изобретательности. С одной стороны, постоянный, открытый, общедоступный канал и шлюз открывается точно по расписанию. С другой – великолепная оперативность и полная конспирация без каких-либо мер настоящей конспирации, поскольку, не забравшись в их головы, практически невозможно выяснить, что и как зашифровано и кому адресовано. И при этом никаких внешних следов: ведь они заныривают, с позволения сказать, прямо в волну речи звучащей, быстротекущей, которая тотчас улетучивается навсегда. Понимаете? И если в принципе не составило бы труда отследить любые звонки, приходящие в студию, то совершенно недосягаемыми оказываются те, кто услышал, и что именно они услышали… И ничего нельзя доказать… Порой же и в голову не придет, из-за каких галлюцинаций, вроде различий божественных имен или толкования сновидений, люди начинают вдруг резать и взрывать друг друга…