Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаешь, – нарушил затянувшееся молчание Васильич, охотник в возрасте, немногим за шестьдесят, обратившись ко мне, – на медведя я раз двадцать выходил. Среди них были и такие, что в страхе держали поселки. Люди нос боялись на улицу показать! Но никогда я не волновался так, как сейчас. Я этого даже не скрываю… В этого медведя как будто бы какой-то дьявол вселился! Как будто бы ему какая-то темная сила все время помогает. Что мы ни делаем, а он все время невредимым уходит. Как будто бы предвидит все наши действия. Так просто не бывает! У меня такое впечатление, что он не только людоед, а как будто бы мстит за что-то людям… Вот только я никак не могу понять, за что именно.
Медвежья тема – одна из самых любимых у охотников. Каждый из нас, опираясь на собственный опыт, мог рассказать немало занимательного о медвежьей хитрости и огромной силе, но в этот раз разговор не складывался. Ощущение было таковым, как будто бы Антошка продолжал оставаться где-то поблизости и посматривал за нами из-за деревьев.
– Возможно, что так оно и есть, – отозвался Леонид, молодой потомственный охотник, подложив в костер небольшую щепу. Огонь благодарно принялся за угощение и одобрительно затрещал, пуская к небу красноватые кусающиеся языки. – Медведь – зверь злопамятный, ничего не забывает и не прощает. Возможно, кто-то его однажды ранил, вот он и мстит всему роду человеческому.
– Не знаю, что там с этим медведем, но такое впечатление, что на стороне этого медведя нечто большее, чем простая удача. Сколько раз мы пытались его отловить, а он каким-то невероятным образом всегда уходил.
– Это так, – поддержал Леонида Макар, его близкий приятель, стоявший подле костра. За все это время он не проронил ни слова, просто щурился на беснующиеся языки пламени, думая о чем-то своем. Его лицо, с обветренной сухой кожей, какая бывает, когда много времени проводишь на злом ветру, напоминало в ночи кору дерева. – Медведь – зверь хитрый, осторожный. Более опасного зверя в природе не существует. Я тут поспрашивал среди охотников, и каждый мне в голос твердит, что с каждым годом медведи становятся все наглее и опаснее. И самое главное, совершенно перестали бояться человека! Раньше хоть как-то прятались от людей, а сейчас даже этого не делают.
– Это верно, – живо подхватил Васильич. – Причем медведь прекрасно знает, кто из людей с оружием, а кто нет. И бросается сначала всегда на того, кто на него винтовку наставил. Вырвет ее, да об землю в щепки разобьет!
– Во Введенском районе охотоведы за последние два года семь медведей-людоедов убили, в Алексеевском – восемь! А мы с одним шатуном справиться не можем.
Разговор приобретал мрачноватую тональность, чему способствовала глухая таежная ночь без звездочки на небе, черный лес, обступивший со всех сторон, топкое болото, продолжавшее назойливо хлюпать и протяжно ухать, как если бы сожалело обо всех проглоченных жертвах. А в глубине леса редко, видно, пытаясь навести страх на непрошеных гостей, громко заухал филин.
Вода в котелке закончилась в тот самый момент, когда разговор начинал набирать силу. Ложиться вроде бы еще было рановато, да и выговорились не все. Чувствовалось, что наболело.
Подхватив котелок, Васильич произнес:
– Пойду, водички, что ли принесу. Тут недалеко.
Привычно подхватив винтовку, он зашагал в сторону узкого отвержка, по дну которого, размывая каменистую известковую породу, сбегал веселый ручей.
– Смотри, поосторожнее, – крикнул в спину удаляющемуся Васильичу Леонид. – Он может быть где-то рядом.
– Я тоже не подарок, – живо отозвался Васильич.
Охотники, сидевшие у костра, дружно заулыбались: это была правда. Характер у Виталия Васильевича был с перцем.
– Не завидую я медведю, если тот с Васильичем врукопашную сойдется.
– Верно. Ему даже винтовка ни к чему, – заметил Аркадий. – Он медведю горло одними зубами перегрызет!
Охотники дружно рассмеялись. Напряжение, мучившее последние несколько часов, как-то незаметно рассосалось. Все встало на свои места. Впереди – серьезная охота, но сейчас у костра оставалось место шуткам, позволявшим немного расслабиться.
За разговором время летело быстро, вспоминались забавные случаи, которых всегда было немало во время охоты.
– Я как-то с брательником от свата возвращался, и нужно было через лес пройти, километра полтора, – заговорил Аркаша. – Только мы с ним вошли в ельник, а на нас медведь огромный вышел. На задние лапы встал и на нас попер с оскаленной пастью! Я тут на четвереньки встал и начал на медведя лаять, а братан порвал на себе рубашку и кричит благим матом: «На-а! Жри сволочь!» Медведь постоял немного, посмотрел, а потом развернулся и потопал от нас.
Охотники дружно рассмеялись. История и в самом деле выглядела забавной, особенно если представить в роли потерпевшего брата Аркадия, отвязного малого, рвущего на себе рубашку.
Раздраженный людским смехом, сердито загудел в глубине тайги филин, а со стороны топи что-то чмокнуло, как это бывает от брошенного в трясину камня. И вновь установилась хрустальная тишина, способная расколотиться вдребезги даже от малейшего прикосновения.
Васильич что-то задерживался, и я невольно всматривался в черноту ночи, рассчитывая разглядеть его сухопарую, слегка ссутулившуюся фигуру. Однако сгустившаяся темень плотно забирала в свои крепкие объятия могучие близстоящие ели и распадок, к которому спустился охотник.
– Что-то Васильич запаздывает, – не выдержав ожидания, произнес я, стараясь придать своему голосу некоторую нейтральность. Однако не удалось, связки невольно натянулись, под стать зловещей тишине. – Вроде бы и распадочек-то рядом.
Смех умолк как-то сам по себе, на смену пришло напряженное драматическое безмолвие. В пушистых кронах широколиственных деревьев беспечно продолжал баловаться ветер, напуская в душу еще большую тревожность и смятение.
– Нужно посмотреть, что там происходит, – вызвался Егор, парень лет двадцати пяти. Несмотря на свой молодой возраст, он считался опытным охотником, а с патронами, как и многие его ровесники в Сибири, он познакомился куда раньше, чем с первыми игрушками.
Сняв с плеч винтовку, Егор уверенно зашагал во мрак.
– Обожди, я с тобой, – произнес я, поднимая прислоненное к стволу охотничье ружье.
Под быстрыми шагами Егора слегка потрескивали сухие ветки, и оставалось только удивляться, как он ориентируется в полнейшей темноте.
Луна, пробившись через темноту кучевых облаков, слабо подсвечивала дорогу. Теперь я мог видеть и Егора, шагавшего на значительном от меня расстоянии, и распадок, к которому он стремительно направлялся.
И тут на небольшой полянке, между двумя большими стволами я разглядел медведя, увлеченного едой и не замечавшего приближающихся людей. До нашего слуха доносилось его довольное причмокивание и тихое утробное рычание, которое всегда наблюдается у медведей во время трапезы. Под ним лежал Васильич, точнее, то, что от него осталось: нижняя часть туловища была обглодана, грудь разорвана, и тело продолжало сотрясаться при каждом рывке крупной головы. Медведь, громко чавкая, старался вгрызаться поглубже в плоть, придерживая лапой обезображенный труп. В лунном свете мне удалось даже рассмотреть его слюни, свисавшие с окровавленной морды длинной и вязкой паутиной.