— Танечка, — сказала бабушка, оглядывая внучку. — Мне кажется, ты слишком скромно оделась. На директора надо произвести впечатление. Надо, чтобы он понял, что перед ним знающая себе цену молодая дама, специалист, а не просто девчонка. Почему бы тебе не надеть сережки? Ты будешь выглядеть солиднее, если наденешь дорогое украшение.

— Нет-нет, — Таня побледнела и заговорила быстро, — днем брильянты не носят, я читала. Это только для вечера, на особо торжественный случай подходит. Ой, я уже опаздываю, я побежала!

И она быстро выпорхнула за дверь, едва не позабыв сумочку с документами.

Выйдя из подъезда, остановилась посреди тротуара, отдышалась, подумала горько: «Сейчас пронесло! Но что будет дальше?» И тут зазвонил мобильник. «Красовский?!» — удивилась Таня. А в трубку сказала:

— Ленька, привет! Ты из Москвы, что ли, звонишь или уже в Поозерье?

— Я уже в Смоленске, причем около твоего дома. — Голос доносился не из телефона, а совсем рядом. Таня оглянулась, потому что кто-то тронул ее за плечо. Ленька!

— Как дела? — спросил он, как будто они расстались вчера.

— Нормально! Даже хорошо.

Тане было очень стыдно за свои жалобы и слезы при последней встрече. Как ужасно она тогда сорвалась — из-за сережки этой! Поэтому сейчас отвечала очень бодро, говорить она будет, конечно, только о хорошем. Сережка — это ерунда, так, нашло что-то тогда. И с бабушкой все нормально.

— На работу иду устраиваться, берут в школу! — добавила она быстро, чтобы Красовский не подумал, что она неудачница.

Что временно берут, конечно, не стала говорить. «Ну, если спросит, тогда скажу», — подумала. Однако Красовский не расспрашивал о работе.

— Знаешь, я ведь твою сережку нашел, — сказал он небрежно. Таня растерялась.

— Как?! А почему сразу не позвонил? — забормотала она.

Ленька быстро скинул с плеч рюкзак и достал оттуда маленький футляр.

— Вот!

В бархатно-синем футляре лежали сережки. Две. Они были точь-в-точь, как Танины, только… настоящие. Красиво изогнутый золотой ободок окружал сверкающий льдистый камешек… Так вот как выглядят бриллианты!..

— Что ты?! — испугалась Таня. — Я не могу такие дорогие принять… Как я отдавать буду? Я не смогу за них расплатиться никогда! И где ты взял такие деньги?

— Ну, во всяком случае, не украл, не бойся, — улыбнулся Красовский. — И, к сожалению, не нашел клад капитана Флинта. Я на машину собирал, думал заменить (он кивнул на свою стоящую неподалеку старенькую «Ладу»). У меня зарплата, в общем, неплохая.

Таня начала приходить в себя, однако по-прежнему соображала медленно.

— Нет-нет, я не могу… — заговорила она. — Вот и покупай машину, зачем же сережки?… Я не смогу такие деньги вернуть! Ты что, не понимаешь?

— Машина еще эта поездит, с машиной не горит, — Ленька теперь не улыбался, напротив, был очень серьезен. И кажется, смущен. — Таня, это не весь подарок. У меня еще есть…

Он опять полез в рюкзак и вынул второй такой же крохотный футлярчик. Девушка совсем растерялась. В футлярчике лежало кольцо.

— Таня, — Ленька был сам на себя не похож, — я тебя люблю со второго курса. Помнишь практику в Поозерье? Я тебя люблю с тех пор. Ты тогда, возле озера, сказала, что я тебе не нужен… Чтобы не сомневался, уходил из университета… И я… я подумал, что, может, совсем не нужен? Зачем я тебе — из Сычевки, безотцовщина? Но все эти два года, что мотался из Москвы в Поозерье, я о тебе помнил. А на выпускном… Ты так плакала тогда из-за сережки — вернее, из-за бабушки — я понял, что не могу тебя оставить. Тебе помогать, тебя оберегать нужно… Я, конечно, не знаю, как ты… Мне кажется… Ну, в общем, это обручальное кольцо.

Июльское солнце светило в полную силу, время близилось к полудню, в воздухе пахло цветущими липами, и в этот ярко освещенный полдень недавние выпускники университета Татьяна Печкурова и Леонид Красовский целовались, стоя на оживленной улице посреди тротуара. Прохожие огибали их — одни с понимающими улыбками, другие с досадой. А из окна Таниной квартиры на внучку смотрела бабушка Анна Васильевна. Она кивала головой и даже приветственно помахивала слегка растопыренными пальцами левой руки возле лица. В правой руке, опершейся на подоконник, она сжимала газету с фотографическим изображением своей любимой подруги, симпатичной блондинки Марии Дюваль. Ясновидящая в черно-белом газетном изображении приятно улыбалась и покачивалась в такт бабушкиным помахиваниям. «Ну вот, я все правильно обещала! А ведь некоторые еще сомневались!» — отчетливо говорил, опровергая любые происки, ее незлобивый, доброжелательный взгляд.

Наталья Александрова

Бронзовое копыто

Капитану Мехреньгину снился сон.

Точнее, кошмар.

Начать с того, что ему снилось, будто он — не он, не капитан Мехреньгин, а его собственный напарник Жека. Одно это само по себе уже невыносимо. Уж если быть не самим собой, так хоть кем-то, с кем не стыдно поменяться ролями — например, актером Шварценеггером или футболистом Марадоной. Но быть собственным напарником, пусть даже этот напарник — Евгений Топтунов — почти двухметрового роста…

Но, как будто этого было недостаточно, этот приснившийся Мехреньгину Жека удирал по пустынным, словно вымершим улицам от огромной лошади с таким же огромным всадником. Рядом с этим всадником двухметровый Жека казался букашкой.

Куда бы ни сворачивал несчастный Жека, всадник на громадной лошади непременно сворачивал за ним, тяжелые копыта гремели по булыжной мостовой, лик его, озаренный бледной луной, был грозен. Огромная тень накрывала несчастного Жеку, и могучая рука всадника тянулась, пытаясь схватить несчастного беглеца за шкирку, как напроказившего котенка.

Когда он уже утратил всякую надежду на спасение, когда смерть казалась ему неминуемой, над головой его разверзлись мрачные небеса и зазвучала величественная и торжественная музыка — «Гимн великому городу» композитора Глиэра.

Музыка эта разбудила несчастного Мехреньгина.

Еще не вполне проснувшись, но испытав облегчение от того, что бегство его от исполинского всадника было всего лишь сном, Мехреньгин забормотал:

— Сейчас… еще одну секунду… всего одну… вы не волнуйтесь, я успею собраться…

Дело в том, что, услышав сквозь сон «Гимн великому городу», Мехреньгин решил, что возвращается ночным поездом из Москвы. Когда этот поезд подходит к перрону Московского вокзала, родной город приветствует его музыкой Глиэра.

Наконец Мехреньгин осторожно сел, спустил ноги (ведь он, скорее всего, находился на верхней полке) и только тогда окончательно проснулся и сообразил, что находится вовсе не в поезде, а у себя дома, а музыка звучит из его собственного мобильного телефона.

Протянув руку за телефоном, он поднес его к уху и проговорил хриплым со сна