Это моя женщина. И точка. Я понял это в тот момент, когда ее увидел. Дмитрий чего-то там бухтел про подарок и прочую ерунду, а я смотрел на нее и плавился, как свинец, в огне ее красоты…

Чер-р-рт! Опять спектакль. Спектакль хорош с девицами на одну ночь, они его обожают. А эта Девушка…

Арита…

Еще раз, медленно, с наслаждением:

А-ри-та…

Имя, нежное и звенящее, как японский фарфор арита-имару.

Неотвратимое и надежное, как пристанища души Арита из древнеегипетской «Книги мертвых».

Грозное и отточенное, как малайский боевой серп Арит.

Изящное и утонченное, как «Арита-стиль».

Благородно сверкающее, как полированный сплав никеля и меди с тем же наименованием.

Безбрежное, как океан между землями Шон-чан и Западным континентом.

Плывущее над миром, как музыка соул, Ари-той же и порожденная.

Пока я нежусь, очарованный и обольщенный, организм постепенно начинает возрождаться к жизни — и требовать своего. Он, словно якорь-кошка, дергает воздушный шар моего блаженства, заставляя вспомнить о бренном и насущном.

Внизу — земля. Мне на ней жить. Пора спускаться. Не хочется, но надо. И я с трудом, медленно, открываю глаза. Боже, какой яркий свет! Дмитрий в таких ситуациях говорит странную фразу, глубокий сакральный смысл которой я постигаю только сейчас: «Что ж я маленьким не сдох!»

Руки двигаются сами по себе, словно они — члены семейки Аддамс. Они ощупывают ноги, тело и подают сигнал в мозг: «Одет!» Это хорошо. Было бы хуже, если бы я был голым…

Глаза видят потолок, стены, торшер, шторы, телевизор, картину на стене. С нее мне подмигивает белолицый японский самурай. У него в руках катана. Наверное, если бы я был самураем, я бы попросил своего хатамото отрубить мне голову — чтобы не болела. Впрочем, говорят, что самураи раз в месяц напивались до беспамятства, ползали по улицам и валялись в канавах — дабы истребить в себе гордыню.

В самом деле, человек, упившийся до положения риз, утром испытывает прежде всего жгучий стыд.

Я стыда не испытываю. Мне хорошо, хотя голова раскалывается, страшно хочется пить, а во всем теле чувствуется некая эзотерическая дрожь, как после пяти часов в спортзале или после часа, проведенного с ведьмой с Мартиники.

События вчерашних вечера и ночи постепенно всплывают из глубин океана, называющегося «алкогольная амнезия». Они похожи на кальмаров или осьминогов, потому что каждое имеет по несколько смысловых ответвлений, похожих на щупальца.

Мне приятно вспоминать — ведь во всех событиях так или иначе участвует Арита. Ее лицо, глаза, волосы стоят у меня перед глазами.

Клуб. Вечеринка. Гости. Побег. Ресторан «Остерия», один из моих любимых. Ночная Москва — город дьявола. Или город дьяволов? Но, черт возьми, как же прекрасно нестись по ее оранжевым пустынным улицам, вдыхать ее влажный запах, быть частью ее — и в то же время чувствовать себя независимым, сильным, крутым, словно горы. Правда, Дмитрий использует термин: «крутой, как вареное яйцо», но я не очень его понимаю. Как связаны крутизна — и вареные яйца?

Что было дальше? Воробьевы горы? Смотровая площадка? Да, я люблю это место. Там — хорошо. За спиной высится готическая громадина университета, слева — небольшая церквушка, словно бы перенесенная сюда, в Москву откуда-то из настоящей России, а прямо перед тобой — гигантский, бескрайний город, хаотичное на первый взгляд нагромождение домов, храмов, памятников, труб и столбов, перевитых сверкающей огнями лентой реки.

Так, а что было дальше? Я по-прежнему смотрю в потолок, а левая рука продолжает изыскания. Вот она, опустившись с кровати, шарит по полу в поисках бутылки с минеральной водой — я обычно всегда ставлю ее у изголовья. Пить хочется нестерпимо! Жажда забивает желание вспоминать. Где же вода?! Дьявол!

Есть! Пальцы касаются выпуклой гладкой пластмассы. Я хватаю литровую бутылку за узкую шею и бережно, чтобы не задушить, поднимаю на кровать. Отвернутая крышка летит в никуда — я пью.

Пью.

Пью…

Пью!

Уф… Жизнь понемногу приходит в мое измученное тело. Можно вернуться к воспоминаниям. Итак: смотровая на Воробьевых.

Арита.

Ночь.

Один из всплывших осьминогов оказывается похожим на крохотный серебристый череп с крылышками. Где я его видел? Не помню. Огни ночной Москвы, звезды в небе, шелест деревьев, профиль Ариты…

Дальше в моих воспоминаниях зияет темная бездна, черная дыра, провал, пустота… Это нехорошо настолько, что я хмурюсь и даже делаю попытку подняться. Попытка не засчитывается — спортсмен употреблял допинг.

Но надо вставать. Сон алкоголика краток и беспокоен — это всем известно. Я не алкоголик, поэтому спал долго. Скашиваю глаза на стену напротив двери — там часы.

Ого, уже девятый час!

Пора, Нильс, пора, чертов тридцатитрехлетний мужчина! Праздник кончился, тебя ждут суровые будни, великие дела и…

И Арита.

Я обязан увидеть ее сегодня. И я ее увижу!

Поднимаюсь с кровати, словно падающее дерево — медленно, с кряхтением и стонами. Спотыкаюсь о собственные ботинки, валяющиеся на полу. Надо же, я вчера умудрился разуться!

Перед глазами опять встает серебристый череп с крылышками. Что он такое, откуда?

Ни-че-го не помню, решительно ничего.

Толкнув дверь, покидаю спальню. Ходить в моем состоянии — уже подвиг. Пока иду по коридору, вырабатываю алгоритм поведения на ближайший час: туалет, душ, кофе, рубашка-галстук-костюм, телефон-такси — и нудная поездка в офис.

Первый пункт выполняется легко. Санузел у меня, как любят уточнять русские, раздельный. Теперь необходимо пройти через холл в ванную комнату. Предвкушая тугие струи воды на плечах, на ходу начинаю раздеваться. Рубашка, футболка — как я мог спать одетым, бр-р-р! — летят на пол. Елена Александровна потом соберет.

Поддерживая незастегнутые брюки — пряжка ремня клацает, словно челюсть стальной змеи, — делаю два последних шага, касаюсь пальцами ручки двери в ванную.

И замираю.

Замираю потому, что взгляд мой цепляется за небольшую вещицу на столике под зеркалом. Это ключ, незнакомый, с красной граненой нашлепкой, цепочкой и брелоком. Я машинально беру ключ, поднимаю, и перед моими глазами покачивается в воздухе серебристый череп с крылышками. Беззвучно грохочет темпоральный взрыв. Память рвется в клочья, и эти клочья, закрутив безумный хоровод, вдруг складываются в четкую картину вчерашнего вечера и ночи.

Смотровая — байкеры — сопляк на «Ямахе» — перепалка, драка — вздрагивающая Арита — мерзкий в своей авторитетности Бегемот — постыдное для каждого викинга отступление — «Ямаха» с ключом в замке зажигания — бешеная гонка по ночной Москве…