– Это и к тебе относится. – Он показал ножом на модный журнал. – Тебе тоже не мешало бы держать себя в руках.

– Но мне ничего не грозит.

– Ты уверена? А как насчет прошлого раза? Тере, второй раз я тебя выкупить не смогу.

– Ничего я не брала. Олив сама дала мне его.

Тереза вспомнила историю, связанную с мисс Банетти. Тоску, повседневную рутину. У хозяйки было столько всякого добра, что она даже не замечала, когда что-то пропадало. Такое искушение, так все просто. Сначала по мелочи: колечко, серебряный коробок для спичек. Потом пустые флакончики из-под духов и, наконец, ожерелье из изумрудов. Все эти цацки, которыми не слишком дорожили богатые иностранцы на ее попечении, были для Терезы заслуженной наградой за серую жизнь. Она положила украшение в оловянную коробочку и закопала рядом с колодцем. Время от времени она выкапывала коробку, но на себя ожерелье не надевала, а только любовалась тем, как на солнце в затейливой гамме переливаются зеленые горошины. Оно ей так нравилось, что она не чувствовала за собой вины.

Немецкая семья поймала ее на месте преступления и выгнала с работы. Исаак пошел с ними объясняться. У нее проблемы с психикой, сказал он, что было неправдой, но все же лучше, чем если бы фрау заявила на нее в гражданскую гвардию. Он вернул им ворованные вещи, вот только в краже ожерелья она не призналась, и коробочка с изумрудами так и осталась спрятанной в саду. Ее маленькая тайна.

– Послушай, Тере, – сказал Исаак уже мягче, возвращая ее в реальность, в которой острое лезвие прошлось по кроличьим кишкам. – Олив не может быть твоей подругой.

– Сам себе будешь давать советы.

– Понимаю, что тебе должно быть одиноко, пока я в Малаге. Но она всего лишь богатенькая дочка, путешествующая с родителями. Ты не успеешь оглянуться, как ее след простынет. Не хочу, чтобы ты…

– Мне не одиноко. И я не ребенок. Так что не надо меня поучать. И я не хочу быть ее подругой.

– Вот и хорошо. – Он принялся освежевывать кроличью ногу. – Помоги мне. – Она подошла и остановилась рядом. – Тере, ты тоже не должна меня поучать.

– Я попробую.

Он засмеялся, и она следом.

– Разве я всегда не приглядывал за тобой? – сказал он.

– Да, Иса. Только я тебя об этом не просила.

* * *

Гарольд, кажется, не замечал периодического отсутствия жены и дочери. Он сидел за рабочим столом с рассеянным видом, вперившись в марокканские гобелены, которые купил у торговца коврами в Малаге, уткнув локти в изношенные кожаные подлокотники кресла и практически не замечая Терезы, стирающей пыль вокруг него или ставящей на стол бокал «фино». Он напоминал капитана тонущего судна, который уцепился за обломок и готов за него держаться до конца.

Женщины позировали вместе в последний раз, а Тереза готовила на кухне рагу, когда зазвонил телефон. Она подождала, но Гарольд все не подходил.

– Сеньор? – окликнула она хозяина.

Ответом ей была тишина, а телефон продолжал звонить. Тогда Тереза прошла на цыпочках по коридору до кабинета, прислушалась под дверью, заглянула внутрь и прошествовала по ковру до рабочего стола. Она поднесла трубку к уху и только тут поняла, что совершила ошибку.

– Harold, bist du es?[43]

Голос был женский. Тереза хранила молчание, вслушиваясь в резкие вдохи на том конце провода, после чего связь прервалась. Она подняла глаза и увидела стоящего на пороге Гарольда в верхней одежде, с охотничьим ружьем в руке.

– Что ты тут делаешь? – спросил он. – Черт возьми, Тереза, что ты делаешь?

Она тупо смотрела на телефонную трубку, думая о том, что лучше бы она не переступила порога этого дома и приискала себе работу в другом месте. Ей было недостаточно ограничиться тряпками в жизни Шлоссов – она желала оказаться ближе, разглядеть шрамы и родимые пятна, услышать горячее биение сердечных мышц. Но сейчас к ней пришло осознание того, с какой опасностью сопряжено причащение к чужим тайнам.

Гарольд подошел к ней, когда она со всего маху опустила трубку на рычаг, и накрыл ладонь своей. Ее поразило тепло этой ладони.

– Тереза, – он улыбнулся, лишь слегка прихватив ее ладошку, – и кому тебе вздумалось позвонить?

На смену растерянности пришло смирение, когда она поняла, как себя вести, а в ушах еще звучало: сначала надежда в вопросе женщины, а затем паника и судорожное дыхание вслед за догадкой, что на том конце провода вовсе не Гарольд.

– Простите, сеньор, – сказала она. – Я хотела поговорить с тетей в Мадриде.

Их взгляды встретились на несколько секунд, и он отпустил ее руку. Гарольд обошел рабочий стол, сел и расчехлил ружье.

– Тереза, тебе надо было просто попросить.

– Простите, сеньор, – повторила она. – Больше это не повторится.

– Хорошо. Можешь идти. – Она была уже в дверях, когда он спросил: – Где моя жена?

Тереза развернулась, от страха у нее схватило живот.

– Она на рынке, сеньор.

– В шесть вечера? – Он снова зачехлил ружье и отъехал в кресле.

– Потом она собиралась зайти в церковь.

– В церковь?

– Да. La iglesia de Santa Rufina[44].

Он хмыкнул.

– Ты же знаешь, миссис Шлосс слаба здоровьем. Если она куда-то уходит, ты должна мне говорить. Держи ее в поле зрения.

– В поле зрения?

– Приглядывай за ней. Дождись ее возвращения и передай ей, что я уехал в Малагу по делам. Она поймет.

– Да, сеньор.

– Олив с ней в церкви?

– Да.

– Я рад, что они проводят время вместе. – Он положил ружье на стол. – Тереза, мне нужен твой совет.

– Да, сеньор?

– Как, по-твоему, отнесутся деревенские к тому, что мы устроим для них вечеринку?

Тереза нарисовала в своем воображении нечто гламурное, чего местные никогда не видали, и себя, главного организатора, в центре события. Это положит конец насмешкам – «цыганское отродье», «приблудная». Всемогущество Гарольда и Сары Шлосс отразится на ней, и она тоже станет персонажем прекрасного цветного кино.

– Думаю, это было бы здорово, – ответила она.

Она поспешила обратно на кухню проверить рагу и слышала, как хозяин расхаживал в своей спальне, до гардероба и обратно, как останавливался, чтобы примерить очередной наряд. Он появился в великолепном костюме пшеничной расцветки и голубой сорочке, контрастировавшей с темными волосами и подчеркивавшей его особую изысканность.

Когда его автомобиль уехал под рев мотора, Тереза снова ощутила тяжесть в животе от подслушанного вопроса Harold, bist du es? – это был секрет, ей доверенный, который она должна была хранить, и оба это отлично понимали. После него остался слабый запах одеколона. И пронзительное, янтарное воспоминание о кожаных креслах и темных углах.