бедняжка шесть или семь дней тому назад принесла детенышей. Если она сейчас же не найдет пищу, то съест свое потомство или подохнет с голоду.

– Какая пища подошла бы для этой бедняжки? – спросил Махасаттва.

– Говорят, что тигры, медведи и львы питаются свежим мясом и теплой кровью, – ответил Махапранада.

Махадева сказал:

– Тело этой бедняжки изнемогло от голода и жажды… Жизнь едва теплится в ней. Она совсем ослабела и неспособна искать пищу и питье. Кто решился бы пожертвовать собой ради спасения ее жизни?

– Эх, трудно пожертвовать своей жизнью, – заметил Махапранада.

Махасаттва уточнил:

– Это совершить трудно для таких, как мы, малоразумных и привязанных к жизни и телу. Но нетрудно для благородных людей, посвятивших свою жизнь другим, усердствующих для их блага. К тому же:

Любовью, состраданием движимые

святые существа,

обретая в небесах и на Земле тела,

сотней способов и беспрестанно трудятся

с радостью во имя жизни остальных.

Молодым царевичам стало очень грустно. Проводили они тигрицу долгим взглядом немигающих глаз и удалились. Но Махасаттва задумался: «Настало для меня время пожертвовать собой. Почему? Это нечистое тело, которому свойственно разложение и которого ждет жалкий конец распада, я долго пестовал дорогими пищей, питьем, постелями и колесницами. Но всё впустую – оно так и не избавилось от своей природы. И пользы нет от него, поскольку оно полно нечистот. Использую-ка я его для хорошего дела! Так оно послужит мне кораблем, переплавляющим через океан рождений и смертей. К тому же:

Это тело не содержит сути, подобно пене,

кишит микробами и тратится впустую.

Оно – словно плод сотен существований;

полно мочи и кала. Им пожертвовав,

я Дхармакаи – Тела Истины достигну:

оно не знает горя, неизменно,

неразрушимо, чисто, полно сотен таких достоинств,

как медитация, и свободно от недостатков.»

Приняв сердцем, охваченным великим состраданием, такое мужественное решение, он отпустил своих двух [братьев]:

– Вы оба идите, а у меня еще есть дело в лесу Двадашаванагулме.

Вот юный царевич Махасаттва вернулся в то место, где [лежала] тигрица, повесил свою одежду на ветвь дерева и произнес такое пожелание:

Я, желая достичь ради блага существ

Пробуждения спокойного и несравненного,

движимый непоколебимым состраданьем, совершаю

дар тела, для других такой трудный.

Пусть я достигну беспорочного, бесценного

Пробуждения, к которому стремятся Дети Победителей!

Пусть я освобожу три мира из ужасного

океана обусловленного бытия.

И вот Махасаттва лег перед тигрицей. Но тигрица не трогала его, сострадательного Бодхисаттву. Тогда Бодхисаттва, подумав: «Увы, она слишком слаба…», – встал и, исполненный сострадания, начал искать нож. Не найдя его, он взял твердую столетнюю ветвь бамбука и, перерезав ею себе горло, упал у пасти тигрицы. Как только Бодхисаттва упал, земля затряслась шестью способами – словно корабль, швыряемый ветром посреди океана. Солнце совсем поблекло – будто схваченное Раху. И пролился дождь цветов вперемешку с небесным благовонием и ароматным порошком. А некое божество, охваченное изумлением, вознесло хвалу Бодхисаттве:

– Сострадание Твое, о мудрый, охватило всех существ,

и Ты, людской герой, здесь с радостью приносишь в жертву

свое тело;

такой спокойный, чистый, Ты достигнешь вскоре,

без усилий состоянья высшего покоя, свободного от смерти

и рождения.

Тогда тигрица, нализавшись крови, текущей из тела Бодхисаттвы, в одно мгновение [проглотила] его мясо и кровь, оставив лишь кости…

Махапранада, озадаченный землетрясением, сказал Махадеве:

– Вот земля со всеми морями трясется во всех сторонах вплоть до Океана… И солнце потускнело, и с неба падают цветы. Моя душа охвачена волнением…

Наверное, наш младший брат сейчас приносит в жертву свое тело.

Махадева ответил:

– Судя по тому, как сострадательно он говорил,

увидев [ту тигрицу], измученную голодом,

подавленную скопищем страданий,

изнеможенную, готовую сожрать своих детенышей, —

я тоже опасаюсь [за него].

Тогда оба молодых царевича, подавленные горем, с полными слез глазами, вернулись тем же путем к тигрице и увидели, что одежда [брата] висит на ветви бамбука, его кости разбросаны, кровью обрызгана земля, а волосы разметены повсюду. При таком зрелище они упали в обморок на кости [брата]. После долгого времени очнувшись и встав, они подняли руки к небу и стали причитать:

– Ох, бедный наш брат! Горе царю

и матери, так любящей сына!

Мать ведь спросит нас о младшем [брате]:

«Где своего лотосоглазого

[брата] оставили вы?»

Эх, уж лучше нам обоим умереть

на этом самом месте, а не жить!

Как могут дальше нас родители кормить,

если Махасаттву мы утратили?!

Испустив много жалобных стонов и порыдав, два юных царевича удалились…

Слуги младшего царевича, бегая во все стороны и ища его, всё спрашивали друг друга, когда встречались: «Где царевич, где царевич…»

В то время царице, лежавшей на своей кровати, приснился сон, [вещающий] о расставании с любимым [сыном]. Ей снилось, что ее груди отрезаны, зубы вырваны и что она нашла трех напуганных птенцов голубя, но одного из них унес сокол. Затем, когда сердце царицы сжал страх из-за случившегося землетрясения, она вмиг проснулась и задумалась:

«Почему же трясется эта опора существ,

опоясанная океанами?

Вот и солнце потускнело, будто о беде вещая

сердцу моему.

Тело мое сжалось и глаза дрожат, еще и снилось,

что отрезаны мои груди…

Всё хорошо ли с сыновьями,

что в лес отправились играть?»

Пока она так думала, вошла служанка, чье сердце тоже было обеспокоено, и сообщила царице:

– Госпожа, слуги младшего царевича ищут его. Пошел слух, что ваш любимый сын погиб…

Сердце вздрогнуло у царицы, как только она услышала эти слова, и слезы покатились по лицу. Придя к царю, она сказала:

– Господин, идет слух, что мой любимый сын погиб.

Задрожало и сердце царя. Весьма обеспокоенный, он крикнул:

– Вот горе! Неужто я утратил своего любимого сына!

Но затем царь стал утешать царицу:

– Не горюй, прекрасная. Мы приложим все усилия к поиску царевича.

Искать царевича было послано множество людей, но они потеряли надежду его найти.

Через некоторое время царь издалека увидел возвращающихся двух [старших] царевичей. И сказал:

– Возвращаются не все царевичи. Горе мне! Наверное,