держали скрипку. Про себя он стал напевать мелодию, которую написал, и она эхом отразилась в нашем общем сознании. У меня перехватило горло, и Генри схватил меня за руку.

Внезапно мы узнали, каково это – быть скрипачом-виртуозом, сочинять музыку, достойную Моцарта. Механизм творчества мгновенно закрепился у нас в мозгу, как навык завязывания шнурков.

«Фредерик, – сказала я, ошеломлённая шквалом воспоминаний, – это изумительно…»

– Я композитор, – пробормотал призрак.

Томас смотрел на него с отвращением.

– Я скрипач в Городской филармонии. – Фредерик засмеялся. – Теперь я вспомнил…

Томас дёрнул головой, прерывая его. Сильные руки сграбастали нас сзади – одна схватила за талию, другая стиснула горло, лишая нас воздуха. Мы все впились в руку Томаса ногтями, но он не ослабил хватку.

– Да-да, – прошипел Томас, – и при этом ты забыл о нас. Правда, Фредерик? О своих друзьях из гильдии. Обо всей своей жизни до этой удачи и славы. Расхаживаешь здесь в хорошем костюме со своими богатенькими покровителями, а о нас, обо мне и не вспоминаешь. Ты бросил нас на улице.

Фредерик, задыхаясь, попытался тряхнуть головой.

– Я не забыл…

– О, слишком поздно, дружище. – Томас засмеялся. – Где ноты?

Фредерик не понимал его. Я почувствовала его испуг и растерянность и заплакала.

«Это тот самый миг? – спросила я Генри и потянулась к нему, но не могла отыскать в лабиринтах сознания. – Мы сейчас умрём, да?»

«Не бойся. – Генри, кажется, тоже плакал, я не могла понять – вся отдалась страху. – Помни, что мы проснёмся как ни в чём не бывало. Всё это не по-настоящему».

Однако сдавленное горло и нехватка воздуха ощущались совсем по-настоящему.

– Где партитура, Фредерик? – шипел Томас. – Твоя проклятая гениальная музыка! Где ты спрятал ноты?

Но Фредерик не имел представления – я чувствовала это. А учитывая наш страх, не было надежды, что мы успеем вспомнить это вовремя.

– Где? – крикнул Томас.

Внезапно у меня в мозгу что-то щёлкнуло. Партитура. Музыка Фредерика. Меня озарила догадка, и, хотя я была до ужаса напугана, мне захотелось смеяться.

«Ноты! – сказала я Генри и Фредерику. – Мы нашли. Вот ваш якорь, Фредерик, – музыка!»

– А знаешь, Оливия, – вслух просипел Фредерик, – я думаю, ты права.

У Томаса потемнело лицо.

– Идиот! Ну и чёрт с тобой, я сам её найду. – Он снова дёрнул головой и исчез в темноте.

Потом чьи-то руки подняли нас, крутанули и бросили о стену. Скрежет металла, серебряная вспышка, оскаленное лицо под маской, потом Фредерик произнёс «Ох», сказал нам «Простите» – и это случилось.

Что-то вонзилось нам в живот. Боль, горячее, чем огонь, прошла по всему телу. Убийца отступил, и мы упали на пол. Фредерик прижал к животу руки, а когда отнял их, ладони были в крови.

Я кричала, тянулась к Генри, но боль была неимоверной и становилась всё сильнее. Его руки ускользали от меня. Я звала его, но кричать тоже было больно. Свернувшись в пульсирующий комок крови и страдания, я упала на дно нашего общего сознания.

«Генри?» – Я не узнала собственного голоса.

«Как выглядит загробный мир?» – подумала я, силясь не закрывать глаза, хотя вся вселенная давила на веки. Может, если постараться, можно в него заглянуть? Увидеть звёзды и реки, мерцающий знак выхода.

Но я не видела ничего.

И наконец позволила векам сомкнуться.

Глава 18

Когда мы очнулись, Фредерик покинул нас, испарившись из наших тел серыми клубами. Ощущение было такое, словно с меня слезает кожа.

Меня вырвало, и Генри тоже. Я была рада видеть его рядом, хотя он, как и я, лежал на полу, вытирая рот.

Боль в животе на месте нанесённого убийцей удара стала стихать. Всё тело защипало – это тепло стало брать своё, растапливая холод смерти.

Игорь подлез мне под руку, ткнулся головой в грудь и замяукал. «Глупая девочка. Храбрая девочка».

– Оливия, – окликнул Генри, – как ты?

Я кивнула и даже не стала возражать против того, что Генри до сих пор держал мою руку, сжимая её до боли. Эта боль означала, что мы оба здесь, живы и здоровы.

Как только я смогла надолго раскрыть глаза, то огляделась. Мы находились в концертном зале, снова старом и ветхом. Мистер Уортингтон парил поблизости с огромной дырой на месте рта.

– Это было так странно, – прошептали Тилли и Джакс. Летая над нами, они изучали нас, словно подопытных в сумасшедшем эксперименте.

– Что именно? – поинтересовалась я.

– Фредерик просочился в вас, – объяснила Тилли, – и потом вы оба сидели, взявшись за руки, откинув головы назад и широко раскрыв рты, в которых что-то бурлило. Думаю, это Фредерик. – Девочка-призрак улыбнулась. – Чудеса.

Джакс, казалось, был не слишком доволен.

– Тилли объяснила вам, что произошло? – тихо спросил он.

Я кивнула.

– Где Фредерик?

Тилли указала на другой конец сцены:

– Вон там.

Привидение композитора свернулось в углу, как испуганный ребёнок, такое прозрачное, что его едва было видно. Ещё не доверяя ногам, я подползла к нему.

– Фредерик? – Я положила руку ему на плечо. Моя кожа выглядела как лёд, оттаивающие пальцы были сине-лиловыми. – У нас получилось?

Он повернулся ко мне с вытянутым лицом. Когда он моргал, глаза сползали вниз и снова возвращались на место. Он едва не разваливался на части. Его тело колыхалось, словно находилось на дне озера, глубоко под водой.

– Мне это далось нелегко, но теперь всё хорошо, – проговорил Фредерик. Он попытался обнять меня, но я начала дрожать, и он отстранился. – Ах, Оливия, Генри, простите меня. Я не помнил, как это мучительно.

– Не волнуйтесь об этом, Фредерик, – сказала я, хотя живот всё ещё болел и всё тело ныло. – Мы с Генри знали, чем рискуем.

– Но вы не знали, что вас будут убивать, – ответил Фредерик, качая головой. Она с тихим щелчком отвалилась, и он взял её в руки, глядя на себя. – Надо же. Томас, лучший друг, заказал моё убийство.

Я задрожала от этого слова. Оно прозвучало страшно, в соответствии со своим значением, связанным со злобой, мстительностью и притаившейся в темноте бедой.

– Но мы вернулись, и теперь всё хорошо, – произнёс Генри, подходя ко мне.

Он казался сейчас совсем другим, каким-то притихшим. Опыт смерти изменил нас. У меня все мысли перемешались, и я не могла встретиться с Генри глазами. Ещё несколько минут назад он был у меня в мозгу, а я у него. Он почувствовал мою ненависть по отношению к Маэстро и к филармонии, увидел мою спальню, узнал, что меня беспокоит