– Я был музыкантом, – прошептал он вслух, вспомнив об этом благодаря нам. – И играл… на этом инструменте. На скрипке.

Томас удивлённо уставился на нас:

– Фредерик, ты сегодня совершенно не в себе. Что случилось?

– Ничего-ничего, – ответил Фредерик, и мы поковыляли дальше, следуя за Томасом за сцену. Ноги были тяжёлые, как гири.

«Фредерик, как вы себя чувствуете?» – спросила я.

«Не знаю, – ответил он. – Всё это очень странно. С одной стороны, мне знакомо то, что я вижу, а с другой – не совсем. Я помню только половину. В этом есть какой-нибудь смысл?»

«Да», – ответил Генри.

«Нет», – раздражённо сказала я.

«Вот, например, – продолжал Фредерик, – я вижу этого человека и знаю, что это Томас, мой друг, коллега. Он тоже играет на скрипке. Но я не помню, что мне предстоит играть, или какой сегодня день, и даже сколько мне лет…»

Как раз в эту минуту мы проходили мимо зеркала – огромного, в золотой раме. Я узнала эту раму: теперь она висела на стене в западном фойе без зеркала внутри.

Мы увидели отражение Фредерика и внутри его сознания; погружённая в его мысли, я испытала потрясение, разглядывая настоящее, из плоти и крови, лицо, обретшее ясные черты после стольких лет пребывания призраком.

– Я помню свои глаза, – прошептал он и потыкал в щёки, провёл пальцами по носу. – Они были карими.

Карие глаза и тёмные волосы. Нос крючком. Чистый чёрный смокинг, атласный жилет и странный шарф на шее. Фредерик улыбнулся широкой и глупой улыбкой.

Я почувствовала, что тоже улыбаюсь. «У вас прекрасная улыбка, Фредерик».

– Я и забыл, – ответил он, касаясь щеки, а потом её отражения в зеркале.

– Ван дер Бург. – Томас потянул нас за руку, внимательно оглядывая толпу. – Поторопись, старина, ты же не хочешь опоздать. – Он сверкнул улыбкой. – В конце концов, это твой звёздный час.

В голове у нас застучал набат. Томас уже не выглядел приветливым.

«Фредерик! – Генри пришла та же мысль, что и мне. – Этот парень представляет опасность?»

«Да нет, – ответил призрак. – Томас – мой старый друг. Мы с детства состояли в Гильдии музыкантов Десятой улицы. – Фредерик с тоской вздохнул. – Голодные были времена».

Пока Томас вёл нас вниз по лестнице за сцену, я, нахмурившись, изучала его спину. У меня не было причин подозревать его в чём-то – кроме того факта, что мы находились в поисках неизбежной гибели.

«Что такое „гильдия музыкантов“?» – спросил Генри.

«О, это был творческий союз, созданный специально для нас – скажем так, наименее состоятельных музыкантов, – объяснил Фредерик. – У нас не было ни денег, ни связей, чтобы попасть в настоящий оркестр, и мы сами собрали коллектив. Играли всюду, где только можно, – на улицах, в пабах. Иногда удавалось заработать, иногда нет».

«Но, Фредерик, если вы были уличным музыкантом и всё такое, – заметила я, – как вы оказались здесь? Вы изысканно одеты, а Томас сказал что-то о звёздном часе».

«Знаешь, я не помню, – бодро произнёс Фредерик, – но мы, без сомнения, сейчас это выясним!»

Мы вышли в коридор за сценой, ведущий к главному репетиционному залу. Когда проходили мимо того места, которое позже станет нашей с нонни спальней, сердце у меня запрыгало в груди; а пока здесь находилась только кирпичная стена. Я провела рукой по неровной поверхности, гадая, почувствуют ли пальцы что-то знакомое.

«Я живу здесь, – произнесла я, не успев остановить себя. – Генри, я здесь живу. В нашем времени здесь находится бетонная кладовка. Я сплю вон там, на складной кровати».

Я ощутила, как Генри похлопал меня по плечу, из-за чего, к сожалению, наша физическая рука – рука Фредерика – дёрнулась, как от тока.

– Фредерик! – рявкнул Томас. – В самом деле, следи за своими конечностями.

– Извини, друг, – ответил Фредерик. – Я, похоже, перевозбуждён. Ты же понимаешь, это большое событие.

Томас проворчал:

– Да, мне это известно.

«Я знаю, Оливия, – сказал Генри. – Но стараюсь не ходить туда. Догадываюсь, что тебе это не понравится. Но тут нечего стесняться. Это даже прикольно, правда-правда».

«Прикольно?»

«Да, твоя семья пожертвовала всем, что у вас есть, чтобы сохранить оркестр, и потому живёт за сценой в филармонии. Это так… благородно».

«Может быть, если только это не происходит с тобой», – ответила я, когда мы обогнули угол – и нас чуть не сбили с ног четверо здоровенных мужчин.

Они хлопали нас по спине, бесцеремонно обнимали и восклицали «Удачи!» и «Ты молодец, старина Фредерик!».

«Фредерик, – спросила я, пытаясь отдышаться, – что это значит?»

Фредерик так смеялся, что едва мог говорить.

«Это мои друзья по гильдии. Видимо, пришли поддержать меня!»

Я заметила, что Томас не радуется вместе с остальными, а стоит в сторонке и нервно оглядывается вокруг.

«Генри, – сказала я, – приглядись к Томасу».

«Да, я обратил внимание, – хмуро ответил Генри. – Очень подозрительный тип. Фредерик, посмотри на Томаса. Тебе не кажется, что он…»

– Ну хватит, ребята. – Томас пробрался сквозь толпу, схватил Фредерика за руку и повёл нас прочь. Лицо его лоснилось от пота. – Позвольте выдающемуся композитору подышать воздухом.

«Фредерик, вы композитор?» – удивился Генри, когда Томас уводил нас.

«Представляете, я не имею об этом ни малейшего понятия», – ответил Фредерик, всё ещё улыбаясь во весь рот, и вслух сказал:

– Томас, дружище, скажи мне: как я сюда попал, а?

– Что? – рявкнул Томас.

– Ты сказал про меня «выдающийся композитор». Я что, пишу музыку?

Томас засмеялся:

– Всё шутишь?

– Я серьёзно.

– Подожди, ты что, ничего не помнишь? – Томас остановился в самой тёмной части коридора. – Как однажды осенью барон Экельхарт услышал наше выступление на улице? Как его очаровало твоё соло и он пригласил тебя в свой особняк на частный концерт? Как он привёл тебя к самому маэстро Зайдлю и тот, восхитившись твоей игрой, принял тебя в оркестр без конкурса?

У Фредерика отвалилась челюсть. У меня внутри что-то ёкнуло: дикий взгляд Томаса настораживал.

«Генри, тут что-то не так», – сказала я.

Генри согласился со мной.

«Фредерик, нам нужно уходить отсюда».

Но наш призрачный друг его не слушал.

– Невероятно, – прошептал он.

Томас снова засмеялся:

– Вот именно! А помнишь самое удивительное: как маэстро, обнаружив твой талант, заказал тебе концерт? Говорят, это шедевр. На улице наши братья-простолюдины поговаривают, что сегодня ты должен представлять его – ещё один сюрприз. Что сам Моцарт заплакал бы, услышав твоё произведение. Что после этого ты прославишься. – В полутьме глаза Томаса недобро блеснули. – Ну что? Освежает это твою память, старина?

Фредерик кивнул, и улыбка медленно расползлась по его лицу. Пальцы у него согнулись, вспоминая, как они